Разнородность интерпретаций и оценок, данных ему в критике и в читательских отзывах, усилила многомерность, «объемность», живую противоречивость этого образа в восприятии современников. Базаров оказал большое влияние на самосознание демократии, с одной стороны, и на изображение ее в литературе - с другой.

Тургенев первый оценил значение и другого проявления социальных сдвигов, которые происходили в России в 60-х гг. XIX в., - изменения роли женщины в жизни общества и самого типа передовых женщин. Писатель заметил, что разрушению крепостнических дворянских гнезд и патриархальных крестьянских общин сопутствует стремление лучших людей России, в том числе и женщин, к расширению своего кругозора, увеличению арены своей деятельности. Окончательно отходит в прошлое идеал «теремной» женщины, помыслы которой ограничены кругом семьи, и именно в процессе приобщения женщины к разнородным интересам времени, включения ее в интеллектуальную, творческую жизнь поколения и даже в политическую борьбу открывается все богатство ее натуры, в полной мере обнаруживается то гуманное влияние, которое она может оказать на современников («Накануне», «Новь», «Памяти Ю. П. Вревской», «Порог»). Наблюдательность Тургенева, его художественная зоркость, его умение подойти с историческим критерием к современным событиям привели к тому, что Тургенев, несмотря на свои либеральные политические убеждения, одним из первых писателей оценил высокое этическое значение самоотверженного служения идеалу, подвига революционерок-народниц.

Тургенев знал и любил своих читателей, его творчество отвечало на вопросы, которые их волновали, и ставило перед ними новые, важные социальные и нравственные проблемы.

Вместе с тем уже на относительно ранних этапах своей деятельности Тургенев приобрел значение «писателя для писателей». Его произведения открывали перед литературой новые перспективы, на него смотрели как на мастера, авторитетного судью в вопросах искусства, и он ощущал свою ответственность за его судьбы.

Участие в литературе, работу над словом, художественное развитие русского литературного языка Тургенев считал своим долгом и общественным служением.

На закате своих дней он выразил в лаконичных, отточенных формулах стихотворения в прозе «Русский язык» мысли, которые были ему дороги на протяжении всей жизни.

Издатель журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевич писал ученому - историку и филологу А. Н. Пыпину об этом стихотворении Тургенева, которое он определяет как «думу» писателя: «Величиной она ровно пять строк, но это золотые строки, в которых сказано более, чем в ином трактате; с такою любовью мог бы Паганини отозваться о своей скрипке».

Однако, говоря о своем «инструменте», о русском языке, которым он владел, как виртуоз, Тургенев думал не о технике искусства, а о проблемах исторической жизни народа. Лирической эмоцией, выраженной в этом стихотворении, была скорбь гражданина, трагически переживающего социальные и политические коллизии своего времени, но горячо верящего в будущее родной страны. Начинаясь словами «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины…», оно оканчивается убежденным восклицанием писателя: «…нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!».

Тургенев вошел в литературу в 1840-е гг. Он обратил на себя внимание как один из молодых поэтов, выражавших настроения и мысли поколения, остро пережившего гибель Пушкина, а затем Лермонтова. Читатели полюбили стихотворения и поэмы Тургенева, находили в них близкие себе чувства, актуальные, современные ситуации. В. Г. Белинский высоко оценил стихотворные произведения Тургенева, отметив, что «в них всегда есть мысль, ознаменованная печатью действительности и современности и, как мысль даровитой натуры, всегда оригинальная».

Однако деятельность Тургенева как писателя-прозаика вскоре заставила читателей забыть его поэтические опыты, и сам Тургенев не придавал значения своей лирике, считая себя прозаиком по природе своего дарования. Белинский особенно высоко оценил в поэзии Тургенева те ее черты, которые подготовили обращение писателя к повествовательной прозе: современность проблематики, умение наблюдать и осмыслять действительность.

Сообщая В. П. Боткину о своем сближении с Тургеневым, Белинский передавал впечатление от личности молодого писателя: «Это человек необыкновенно умный <…> У Т<ургенева> много юмору <…> Вообще Русь он понимает. Во всех его суждениях виден характер и действительность».

Первым произведением, в котором Тургенев в полной мере выразил себя как художник и как личность, явились «Записки охотника» (1847–1852).

Сочетание ясности мысли и лиризма, умение раскрыть поэзию ежедневного «прозаического» быта, придав монументальную значительность типичным характерам современных людей, - эти черты творческой индивидуальности Тургенева, которые так или иначе проявились во всех рассказах «Записок охотника», были ощутимы уже в очерке «Хорь и Калиныч», который как бы случайно появился в отделе «Смесь» «Современника» (1847, № 1).

В очерке «Хорь и Калиныч» решались все те задачи, которые ставили перед собой авторы физиологических очерков. Герои рисовались как представители своего сословия - крепостного крестьянства. Автор подробно описывал условия и обстановку их жизни. Однако крестьяне, изображенные Тургеневым в его очерке, - не безличные носители черт среды, а яркие индивидуальности, способные представлять весь народ в его наиболее высоких чертах. Принципиально важно, что при этом они остаются «маленькими людьми», рядовыми крестьянами, разделяющими судьбу всего крепостного люда. Очерк открывается «физиологическим» сопоставлением орловских и калужских крестьян, но не это сравнение этнографических типов, а противопоставление и сближение двух характеров, двух творческих натур делается сюжетом очерка. Герои Тургенева - личности. Их индивидуальные черты подчеркнуты уже тем, что им даны имена не только не похожие, но и образованные грамматически по разным принципам (Хорь - образное сравнение, ставшее прозвищем, Калиныч - отчество, ставшее именем). Представляя коренные противоположные типы, они вместе (их связывает нежная дружба) составляют единство.

В физиологическом очерке о крестьянах Тургенев нашел новый типологический принцип, наметил характеры, которым суждено было составить внутренний стержень многих великих психологических образов романов 60-х гг. Это типы мыслителя-скептика, способного рационально действовать в практической сфере, но разочарованного и глядящего на жизнь сквозь суровый опыт своей жизни, и вечного ребенка, поэта-пророка, непосредственного, близкого к природе.

С самого начала рассказа о героях, не отрываясь от конкретности, писатель возводит их характеры в высокий, внебытовой ранг. Он подчеркивает, что его герои - крепостные люди помещика Полутыкина, и дает их господину характеристику вполне в духе сатирических «физиологических» портретов. В «человеческом» плане, в отношении силы и значительности характеров изображенные в «Записках охотника» крестьянин и барин не могут измеряться одним масштабом. Помещик Полутыкин в очерке не соотнесен ни с Хорем, ни с Калинычем. Именно эти герои - крестьяне - сопоставлены друг с другом. Масштабом, при помощи которого автор определяет их характеры, оказываются самые высокие образы, хранимые человечеством как идеалы. «На пороге избы встретил меня старик - лысый, низкого роста, плечистый и плотный - сам Хорь <…> Склад его лица напоминал Сократа: такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос» (IV, 12) - так писатель «представляет» Хоря, и обычное в физиологическом очерке описание внешности становится средством возвышения героя. Далее, изображая быт, уклад жизни крестьянина, писатель сосредоточивает свое внимание на его характере, образе мыслей, отношении к окружающей его действительности. «Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист…» (IV, 14) - делает он вывод из своих наблюдений. Беседы с крестьянином наводят писателя на серьезные и важные мысли о характере и об истории народа: «…из наших разговоров я вынес одно убежденье <…> что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях» (IV, 18). Таким образом, опять возникает сравнение Хоря с великим человеком. Крестьянин своей личностью, своими индивидуально ему присущими чертами не только напоминает Петра, но и служит оправданием его деятельности, свидетельствует об исторической ее плодотворности. В тексте рассказа в «Современнике» была фраза: «Хорь походил более на Гете, Калиныч более на Шиллера». То же в цензурной рукописи отдельного издания «Записок охотника» 1852 г., но в тексте этой книги данной фразы нет, автор снял ее.

Калиныч рисуется здесь без подобных сравнений, но это характер, «парный» Хорю, противоположный ему по своему психологическому складу, но равный по масштабу. Образ Калиныча ориентирован на мир народной поэзии, легенд, древних притч, житийной литературы. Идеалист Калиныч предстает странствующему по крестьянской и помещичьей Руси «охотнику» окруженный уютом чистой и бедной, как келья, избы, увешанной целебными травами. Он поит путника ключевой водой и кормит медом. Он приходит к другу Хорю с пучком полевой земляники, как посол природы, и природа, признавая его родство с собою, наделяет его таинственной властью: он заговаривает кровь и болезни, жалеет людей и животных, «у него пчелы отродясь не мерли», с ним в дом вступают мир и покой. Бедный, ничего не имеющий и не пекущийся о благах земных, он может одарить благополучием богатого: «Хорь при мне попросил его ввести в конюшню новокупленную лошадь, и Калиныч с добросовестною важностью исполнил просьбу старого скептика. Калиныч стоял ближе к природе; Хорь же - к людям, к обществу…» (IV, 15). Таким образом, Хорь представляет собою историческое бытие народа, а Калиныч - «природное». Изображая Русь вековую, крепостную, прикрепленную к земле, учтенную ревизскими сказками и обреченную законодательными мерами жить неподвижно, Тургенев вместе с тем рисует непрекращающееся движение, происходящее в народных массах. Подобное перемещение осуществляется наделенными особенным характером представителями народа и связано с «тайными», подспудными, неизведанными, а может быть, и непостижимыми, как кажется на этом этапе Тургеневу, процессами, происходящими в народной толще. Это искатели, бродяги, путешественники (Калиныч, Степушка, Касьян и др.). Они - выразители мечты народных масс, ее поэтического сознания.

Свойство таинственности Тургенев придавал не только поэтическому, странническому характеру человека из народа, но и крестьянству в целом. Он выразил в своем изображении народа ощущение огромной содержательности и таинственности духовного мира простого человека, в народной среде он видит разнообразие характеров и «неожиданность» их проявлений. Поэт-охотник, скитающийся по родным полям, на каждом шагу делает удивительные открытия, любое его столкновение с мужиком оставляет в нем вопрос, ощущение тайны, не до конца понятых им возможностей и побуждений простых людей, которых он узнает. Так, описывая в рассказе «Ермолай и мельничиха» нрав беззаботного и добродушного Ермолая, наблюдательный «охотник» вдруг замечает в нем неожиданные вспышки демонизма, «проявления какой-то угрюмой свирепости». Как перелеты птицы, необъяснимы и загадочны внезапные переходы из деревни в деревню этого на первый взгляд прозаического человека. В рассказе «Малиновая вода» два дворовых человека и случайный проезжий мужичок полчаса провели у источника с поэтическим названием в обществе автора. Как значительны их простые, бытовые разговоры, как оригинальны характеры!

В «Записках охотника» постоянно звучат авторитетные приговоры крестьян о том или ином помещике, о бурмистре, о нравственной сути поведения людей, о русской жизни и о быте других народов. Автор ссылается на мнение крестьян как на решающий аргумент в пользу какой-либо точки зрения и, желая придать своей оценке бо?льшую весомость, подкрепляет свой взгляд услышанным из уст мужиков приговором.

В этом отношении позиция Тургенева в его рассказах конца 40-х - начала 50-х гг. резко отличается от позиции Григоровича. Конечно, и у Григоровича крестьянин был изображен с симпатией, а его гонитель, будь то помещик, управляющий или мельник-кулак, с антипатией, но и крестьянин и помещик представляли в его повестях прежде всего свое положение. Главным в характеристике Акулины («Деревня») и Антона («Антон Горемыка») была гонимость героя, его кротость, рисуя которую, писатель утверждал мысль о неоправданности жестокого с ним обращения. Страдания крестьянина - прямое следствие его крепостного состояния.

Народные герои Тургенева - не выразители положения, пусть даже такого важного для общества положения, как крепостное право. Им присущи высокие нравственные черты. Они - мыслящие, тонко чувствующие личности, обреченные быть «собственностью» того или другого - большей частью ничтожного, тупого и пошлого - барина. Каждый раз, когда в тексте писателя возникают фразы вроде: «Ермолай принадлежал одному из моих соседей…», - это поражает читателя не потому, что герой рассказа испытывает обиды и гнет, хотя проявлений социальной несправедливости, произвола, насилия в книге показано много, но по несоответствию манеры изображения героя и того факта, что он существует на положении вещи. Крестьяне, показанные Тургеневым во всем сложном богатстве их натур, выступающие как представители нации, ее исторического бытия и ее грядущих загадочных судеб, гораздо красноречивей утверждали моральную неоправданность, бесчеловечность и обреченность крепостничества, чем любые пламенные публицистические тирады или картины насилия.

Гоголь, восклицая: «Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа», - обращался мыслью ко всей стране; Тургенев же увидел источник исторического движения в крестьянской массе. Показав богатство внутреннего духовного мира простого человека, Тургенев, однако, изобразил подобного героя синтетически, без проникновения в его психологический «механизм». Крестьянство Тургенев воспринимал как силу, многое решающую в жизни нации, силу влекущую и прекрасную, но цельную и не поддающуюся анализу.

Средоточием поэтической линии «Записок охотника» является рассказ «Бежин луг». Автор окружен ночной природой, живущей своей, независимой от него, человека, жизнью. «Темное чистое небо торжественно и необъятно высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный, томительный и свежий запах - запах русской летней ночи». Даже собаки, принадлежащие мальчикам, пасущим ночью лошадей, не принимают «чужака»: «Они еще долго не могли примириться с моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства» (IV, 97).

Чуждо писателю и общество людей, в котором он оказался. Его окружают крестьянские дети, для которых он чужой - взрослый человек и барин. Писатель остро чувствует свою отчужденность и от природы и от людей, с которыми он сошелся теплой ночью под таинственным летним небом.

Все, что у другого могло вызвать чувство одиночества и тоски, у Тургенева-лирика возбуждает жажду слияния с окружающим, любовь ко всему, не похожему на него. Он с поэтическим волнением слушает разговор мальчиков-крестьян, вникая в легенды и поверья, в которые они свято верят. Оставаясь скептиком, совершенно чуждым древней полуязыческой вере крестьянских детей в чудесное, он допускает, что в традиционной, старинной народной системе понятий их вера оправдана и занимает свое, органическое место. Лирическое ощущение писателем своей отчужденности от народного мира во многом объясняет то обстоятельство, что Тургенев не делает попытки проникнуть в душевный мир крестьянина.

В повести «Муму» (1852, напечатана в 1854), написанной после «Записок охотника», он создает эпический образ крепостного крестьянина - Герасима. Помимо своей духовной цельности, физической мощи, помимо других нравственных достоинств, которыми наделяет его писатель, этот герой может считаться образцом изображения народного героя у Тургенева и по непроницаемости своего внутреннего мира, по тому, что его психология представляет собою «черный ящик», а его поступки для посторонних наблюдателей всегда неожиданны. Он все делает как бы «вдруг». Внутренняя логика его духовной жизни непонятна окружающим, хотя и может быть приблизительно восстановлена или разгадана. Неожиданно он проникается любовью к, казалось бы, непримечательной, запуганной и кроткой дворовой девушке, затем к собаке и так же неожиданно и резко по требованию барыни жертвует той и другой привязанностью. Следующим неожиданным и решительным его поступком является «бунт», разрыв с барыней, отказ от повиновения и уход.

Выше мы говорили, что в «Записках охотника» Тургенев выразил представление о народе как «психее» жизни нации, таинственном истоке исторического развития страны. Однако нигде герои его рассказов не выходят за узкую сферу личного бытия, ни одна из их огромных творческих потенций не находит себе подлинного выражения.

Ум Хоря, его способность к критике, его смелый рационализм приводят к тому, что старику удается создать себе относительное, шаткое благополучие. «Добрый барин», сознавая, что не в его выгоде разорить крестьянина, не теснит Хоря, дает ему подняться. Даже откупиться на волю Хорь не желает, понимая, что при крепостнических порядках, откупившись, он остается бесправным и, не приобретя подлинной независимости, лишается защиты барина, который для собственной выгоды способен вступиться за него перед чиновниками.

«Записки охотника» - книга о народе и его огромных возможностях - является вместе с тем повествованием о несбывшихся надеждах, загубленных силах. В этом отношении в «Муму» и в последовавшей за ней повести «Постоялый двор» (1855) Тургенев «сделал шаг вперед».

В обеих повестях друг другу противопоставлены два мира - мир крестьянский и «общество» помещиков. Герой-крестьянин выделен по своим нравственным качествам из среды дворни, развращенной близостью к помещице (в обеих повестях судьбою крестьянина-героя распоряжается самодурка-помещица). И в «Муму», и в «Постоялом дворе» герой лишается всего имущества, разлучается с существом, которое любит, испытывая при этом глубочайшее потрясение, и отвечает на насилие уходом. Однако разница, и разница существенная, между двумя этими произведениями состоит в том, что Аким - герой «Постоялого двора» - от бунта (он делает попытку поджога) переходит к смирению. Герасим, отказываясь от повиновения помещице и возвращаясь в деревню, остается внешне невозмутим и непроницаем.

Помимо этого резкого колебания настроений героя (впоследствии изображение такой реакции простого человека на насилие получило широкое распространение - ср. «Горькая судьбина» Писемского, «Расточитель» Лескова), важно и то, что уход Акима связывается с принципиальными нравственными решениями, принимающими религиозную форму. Наличие у героя своего рода теоретического, принципиального ответа на зло жизни и ее «неразрешимые» вопросы - важнейшая черта, которая предвещает новые трактовки народной темы в 60-е гг.

Уже Белинский заметил, что лиризм составляет существенный элемент «Записок охотника», зная всего несколько рассказов, вошедших впоследствии в книгу: «С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души!».

Гуманизм Тургенева, лирическая интонация его авторского голоса и найденная им позиция рассказчика имели при этом особое значение. Писатель, обозревающий Россию как огромную панораму с высоты своего поэтического духа, лирик, голос которого произносил высший приговор мелочным, раздробленным характерам в «Мертвых душах», в книге Тургенева сменился человеком, стоящим на земле, равным своим героям, затерянным в их толпе. Ему дана четкая социальная характеристика - он барин; его взгляды, даже его характер выявляются в столкновении с героями. Вместе с тем рассказчик в «Записках охотника», блужданиям которого по полям и лесам родных ему мест дана убедительная бытовая мотивировка (охота), своими гуманными взглядами и сельской простотой своего занятия, одинаково доступного и крестьянину и помещику, свободой - «неприкрепленностью» к определенному месту и практическому делу (он не рисуется как помещик, ведущий свое хозяйство, или служащий-чиновник) - выделен из среды, которая предстает в рассказах в своих будничных делах и интересах.

Гончаров, считавший лучшим произведением Тургенева «Записки охотника» и неизменно «прикреплявший» к этой книге повести и рассказы писателя, которые ему особенно нравились, заявлял: «Да, Тургенев - трубадур (пожалуй, первый), странствующий с ружьем и лирой по селам, полям, поющий природу сельскую, любовь - в песнях и отражающий видимую ему жизнь - в легендах, балладах, но не в эпосе». Характерно, что Гончаров соединил, говоря о рассказчике «Записок охотника», бытовой атрибут - ружье с условно-поэтическим - лирой. Черты странствующего поэта совмещаются в образе рассказчика в «Записках охотника» с бытовой характеристикой барина-охотника. «Отчужденность» рассказчика от описываемой среды, встречи его с народными героями при пеших переходах и отдыхе в случайных убежищах, где возникает возможность сближений, которые при других, более обычных условиях могли бы оказаться невозможными, - все эти ситуации «Записок охотника» получили развитие в дальнейшей литературе. Отзвуки образа писателя, проходящего по Руси, можно найти и у Левитова, и у Слепцова, и у ряда других писателей-демократов второй половины XIX в. - вплоть до М. Горького.

В «Записках охотника» Тургенева в полной мере обнаруживалась его способность через типы выражать основные проблемы времени. Именно этим прежде всего «Записки охотника» отличались от других «деревенских историй» - как русских (Григорович), так и европейских (Ауэрбах, Ж. Санд).

Наряду с лирической линией в «Записках охотника» прослеживается сатирическая, имеющая в них немалое значение. Генетически и структурно «Записки охотника» родственны «Мертвым душам» Гоголя. В обеих книгах русский мир раскрывается странствующему по губернии наблюдателю во встречах и беседах с ее обитателями. Однако в «Мертвых душах» на передний план выдвинуты встречи с помещиками и соответственно их характеристики, а в «Записках охотника» передний план картины оказался занятым образами крестьян. Соответственно этому, а также и отношению писателя к народу лирическая тема в «Записках охотника» звучала особенно сильно. Но подобно тому как сатирический аспект изображения действительности в поэме Гоголя пронизан лирическими мотивами, в книге Тургенева сатирическое изображение владельцев крепостных душ освещает трагическим светом лирические образы крестьян. Если «Бежин луг» является средоточием выражения авторского идеала в книге, то в рассказе «Бурмистр» сконцентрированы ситуации и образы, являющиеся объектом сатиры писателя.

Определяя отличие обличения действительности в творчестве писателей натуральной школы от сатиры Гоголя, А. П. Скафтымов справедливо отмечает: «В изображении порочных сторон русской действительности центр тяжести был перенесен от внутренней анатомии самого порока к его действенным результатам и последствиям для окружающих. В „Деревне“ и „Антоне Горемыке“, в рассказах Тургенева и стихотворениях Некрасова, в романе „Кто виноват?“ и повести „Сорока-воровка“ Герцена, в „Запутанном деле“ Салтыкова изображены не только пустота, духовная ограниченность, сытая, скучающая барственность, но и судьба людей, которые зависят и страдают от них».

Основная работа над рассказом «Бурмистр» велась в мае - июне 1847 г. в Зальцбрунне во время тесного общения Тургенева с Белинским - главой натуральной школы, вдохновителем молодых писателей-реалистов и интерпретатором их произведений. Белинский высоко оценил этот рассказ. Впоследствии Герцен, имея в виду сатирическую линию рассказов Тургенева и среди них «Бурмистра», утверждал: «У Тургенева есть свой предмет ненависти, он не подбирал крохи за Гоголем <…> Тургенев никогда не сгущает краски, не употребляет энергических выражений, напротив, он рассказывает совершенно невозмутимо, пользуясь только изящным слогом, что необычайно усиливает впечатление от этого поэтически написанного обвинительного акта против крепостничества».

Помещик Пеночкин - герой «Бурмистра» - образ, родственный Манилову Гоголя. Однако он лишен тех черт провинциальности, которыми наделен Манилов. Пеночкин - джентльмен, воспитанный и «либеральный» дворянин. Вместе с тем он предстает в книге Тургенева как воплощение крепостничества. Гоголь изобразил крепостническое дворянство, воплотив его во всех градациях его типов - от сентиментально-сладкого Манилова до звероподобного Собакевича. Тургенев рисует не столь разнообразный мир типов владельцев душ. Объектом своей сатиры он делает не носителей крайних, «экстремальных» черт дворянского сословия, а культурных, смягченных воспитанием и знанием норм «европейского» поведения его представителей.

Эту особенность своего сатирического письма Тургенев сохранил на протяжении всего творческого пути. Мягко говоря о «мягких» людях, он несколькими точными штрихами раскрывает социально эгоистическую, антигуманную сущность их образа жизни, общественной позиции и характера. Его беспощадный скептический анализ направлен чаще всего на сливки общества, на высший, а подчас и идеальный тип сторонников status quo.

Уже в пьесе «Нахлебник» (1848) Тургенев рядом с помещиком «ноздревского типа», скандальность которого выражается в издевательствах над зависимыми, бедными людьми (Тропачев), рисует петербургского барина - чиновника Елецкого. В списке действующих лиц автор характеризует этого героя следующим образом: «Петербургский чиновник: холоден, сух, неглуп <…> Человек дюжинный, не злой, но без сердца» (II, 122). Несомненно, Елецкий на голову выше и самодура Тропачева, и помещиков вроде умершего отца Ольги - дикого тирана и развратника, но острие обличения Тургенева направлено именно против Елецкого. Его нравственная глухота, эгоизм и примитивность выявляются на фоне тонкой одухотворенности, эмоциональной одаренности «маленького человека» - «нахлебника» Кузовкина. Обличение современного общества через сатирическое изображение господствующей его элиты, скептическое отвержение претензий либеральных чиновников и помещиков на роль вождей общественного мнения, носителей прогресса Тургенев неизменно осуществлял через разоблачение духовного примитивизма подобных деятелей.

В этом русле им были созданы образы Паншина («Дворянское гнездо»), Курнатовского («Накануне»), Колязина («Отцы и дети»).

От произведения к произведению сатирические характеристики в творчестве Тургенева приобретают все более ощутимый политический оттенок. Психологическая характеристика делается средством дискредитации системы политических взглядов. Таковы сатирические характеристики генералов - выразителей государственной политики в романе «Дым».

Помимо изображения крестьянской Руси и постановки проблемы значения народного характера в исторических судьбах страны, помимо сатирического обличения помещиков-крепостников и карьеристов-чиновников, «Записки охотника» начинали в творчестве Тургенева еще одну важную для его развития линию - линию анализа психологии и идеологии современного человека, мыслящего, страдающего, заблуждающегося и ищущего истину. Таков герой рассказа «Гамлет Щигровского уезда». Тургенев впервые подверг здесь анализу человеческий тип, порожденный кружковой культурой «философского» периода русской литературы конца 30–40-х гг., т. е. периода, в недрах которого сложился он сам. Изображая «провинциальность» претензий и отвлеченную замкнутость умственных интересов «воспитанников» московских философских кружков, писатель размышлял о своем поколении, о его историческом пути и критиковал не столько характеры людей этой эпохи, сколько этический и эстетический идеал, повлиявший на их формирование.

Уже в начале 40-х гг. Белинский поражался проницательности Тургенева, в качестве примера меткости его суждений приводя данную им характеристику семейства Бакуниных. Главной чертой членов этой семьи Тургенев считал способность всех их (кроме Михаила Бакунина) «наполовину помириться и с самим собою и с действительностью на основании какого-нибудь морального чувствованьица или принципика». «У них нет сил прямо смотреть в глаза черту», - заканчивал свой анализ, как передает Белинский, Тургенев.

В первом своем романе «Рудин» (1855) Тургенев организовал действие именно вокруг такого характера. Образ Рудина впитал многие черты Михаила Бакунина. Характер прототипа был «дополнен» многими другими чертами, в частности чертами других членов бакунинской семьи. Тургенев сознательно не воспроизвел черт характера Бакунина, делающих его личность уникальной. Он ставил перед собою цель показать историческое движение русской жизни, выраженное в идейных исканиях, в изменении этических идеалов, в человеческих характерах и людских судьбах. Осмысляя тип человека своего поколения, он пронизал повествование лирическим элементом, чувством своей причастности к болезням, заблуждениям и исканиям изображаемой им генерации идеологов.

В первом осуществленном полностью Тургеневым романе - «Рудине» - самобытная форма его романа проявилась в таких же законченных, характерных очертаниях, как его новелла и рассказ - в «Записках охотника».

Структура романа «Рудин» определяется общественно-историческим типом, стоящим в его центре и представляющим динамическое начало эпохи, выступающим как его носитель и жертва. Герой является извне в консервативное, живущее традиционно общество, в усадьбу - и приносит с собою исторический ветер, дыхание мировой жизни, отдаленные раскаты громов судьбы. С его появления начинается действие романа не только в силу личных его свойств как нового в данной среде и яркого человека, но и потому, что он выражает историческую задачу своего поколения, призванного разрушить устоявшуюся, казалось бы, незыблемую рутину жизни, открыть новые силы, дремлющие в неподвижном обществе, воззвать их к активности. Таким образом, центральным героем повествования в романе Тургенева становится активный человек, несущий новые идеалы.

В 1879 г., ретроспективно характеризуя свое романное творчество в специальном предисловии к романам, Тургенев писал: «Автор „Рудина“, написанного в 1855-м году, и автор „Нови“, написанной в 1876-м, является одним и тем же человеком. В течение всего этого времени я стремился, насколько хватало сил и умения, добросовестно и беспристрастно изобразить и воплотить в надлежащие типы и то, что Шекспир называет „the body and pressure of time“, и ту быстро изменявшуюся физиономию русских людей культурного слоя, который преимущественно служил предметом моих наблюдений» (XII, 303). Таким образом, подводя итоги, сам Тургенев считал, что основа его романа сложилась уже в «Рудине» и что суть ее - выражение особенностей времени через типические характеры. Писатель считает нужным отметить и быстроту изменений, происходящих в «культурном слое», отражающую историческое движение русского общества в целом.

Носители исторического прогресса в романах Тургенева зачастую озарены отсветом обреченности, и это не потому, что их деятельность бесплодна, а потому, что они рисуются под знаком идеи бесконечности прогресса. Рядом с обаянием их новизны, свежести, смелости стоит сознание их исторической ограниченности, недостаточности. Эта недостаточность обнаруживается, как только они выполняют свою миссию, ее видит по большей части уже следующее за ними поколение, разбуженное ими, вырванное ими из нравственного индифферентизма, присущего старшему, реакционному поколению (сюжетно - отцам, идейно - нередко дедам). Герои Тургенева всегда «накануне» не потому, что они бездействуют (Инсаров в романе «Накануне», например, сражался с турками в период, тяжелейший для болгар), а потому, что каждый день является «кануном» другого дня, и ни на ком так трагически не сказывается быстрота и неумолимость исторического развития, как на «детях рока», носителях идеала времени.

Добролюбов справедливо утверждал, что герои Тургенева - теоретики и пропагандисты и что сюжет «пропаганды» составляет основу многих его произведений. Он пишет о галерее созданных Тургеневым типов: «Каждое из этих лиц было смелее и полнее предыдущих, но сущность, основа их характера и всего их существования была одна и та же. Они были вносители новых идей в известный круг, просветители, пропагандисты - хоть для одной женской души, да пропагандисты».

Отметим, что эта особенность романов Тургенева имела огромное влияние и на литературу, и на реальные, жизненные отношения между людьми, в частности его произведения способствовали укоренению пропаганды, просвещения «одной женской души» как формы отношений в любви.

Наряду с ситуацией «пропаганды», «охватывающей» в романах Тургенева отношения героя и его последователей - молодых душ, нередко идущих дальше учителя, - огромное, подчас центральное место в них занимает ситуация идейного спора, в котором противопоставляются точки зрения и исторические идеалы. Две эпохи, как бы глядя в глаза друг другу, ведут спор-диалог - умственную форму борьбы. В споре, выявляющем историческую новизну взглядов и характера героя, обнаруживалась острота его конфликта с представителями старшей общественной генерации. Ситуация пропаганды составляла средоточие романа «Рудин», идейный спор стал основным структурным элементом романа «Отцы и дети».

«Разговоры» Рудина, его пламенные речи, «пропаганда» идей, которую он ведет, являются необходимым, исторически прогрессивным делом. Однако, внушив новые мысли молодому поколению, Рудин и ему подобные способствуют изменению ситуации в обществе, рождению потребностей, которые не могут быть удовлетворены деятельностью людей их типа. Сделав свое дело, разбудив «новизну», они подвергаются критике за свое несоответствие новым требованиям, становятся архаичными. Это констатировал Добролюбов, говоря о подобных героях: «…в свое время они, видно, очень нужны были, и дело их было очень трудно, почтенно и благотворно <…> Но в последнее время в нашем обществе обнаружились требования, совершенно отличные от тех, которыми вызван был к жизни Рудин и вся его братия <…> Их уважают как старых наставников, но <…> нужно идти дальше». Рудин - «гениальная натура» - «муж рока», он принадлежит к тем характерам, которые выдвигаются на общественную арену, когда в них возникает историческая необходимость, личные свойства их соответствуют роли, которую они призваны сыграть в истории. Тургенев рисует его как человека мыслительного типа - теоретика, «русского Гамлета», но показывает, что разбуженная им и подобными ему героями русская действительность заставляет их выступить в несвойственной их характеру роли деятелей. Мужество и чувство ответственности за историческую судьбу своих идей не дают им уклониться от опыта практического воплощения этих идей, и Тургенев приписывает к своему роману концовку, изображающую Рудина, умирающего за дело французских блузников, не знающих еще, что в России существуют революционеры, тогда как он, один из первых, пытается в революционных боях Европы «проверить» русские освободительные идеи. Гибель на баррикаде вновь возвышает развенчанного героя, но и придает его подвигу «мечтательный», отвлеченный характер. Не сумев ответить практическим делом на «вызов» молодого поколения, воспринявшего его освободительную проповедь, готовый остановить самоотверженный порыв к свободе чувства и личности, он не может вынести и зрелища торжества «благоразумной» реакции, подавляющего подобные порывы штыками и пулями (характерно, что Рудин появляется на разгромленной баррикаде).

Еще в современной Тургеневу критике отмечалось, что любовь в произведениях Тургенева служит критерием, проверкой героя. Темы любви и революции сплетены в романах Тургенева. Молодость - «дети» - несет в романах революционное начало, буйство жизни, и любовный сюжет выступает как специфическая форма историко-социального сюжета. «Первая любовь - та же революция: однообразно правильный строй сложившейся жизни разбит и разрушен в одно мгновенье, молодость стоит на баррикаде, высоко вьется ее яркое знамя, и что бы там впереди ее ни ждало - смерть или новая жизнь, - всему она шлет свой восторженный привет», - писал Тургенев в лирической повести «Вешние воды» (XI, 87). Герой романа «Рудин» оказывается слабым и несостоятельным в любви, и недостаток непосредственного чувства выявляет противоречие, внутреннюю разорванность его натуры не только потому, что, проповедуя свободу, он отступает перед рутиной и готов примириться с действительностью, но и потому, что в этот момент он перестает сам представлять ту социальную стихию молодости «идеализма», риска, которая была выражена в самом стиле его проповедей, соответствовала его неустроенности, внутренней свободе от влияния консервативных устоев быта и привлекала к нему молодых людей.

Совершенно иной тип был поставлен в центре следующего романа Тургенева - «Дворянское гнездо» (1859). Этого своего героя Тургенев наделил полудемократическим происхождением (его мать - крестьянка), физической силой, богатырством, вызывающим уважение к нему в народной среде, душевной целостностью и способностью к практической деятельности. Это - гуманный и скромный человек. Его облик противостоит своей демократической окраской не только протестующим и тоскующим аристократам - Онегину, Печорину, Бельтову, но и герою первого романа Тургенева - Рудину.

Острое ощущение быстроты исторического движения, смены общественных сил, осуществляющих это движение, ставило писателя перед необходимостью наблюдать и анализировать новые характеры, возникающие в обществе типы, что повлияло на структуру его романа. Основные соотношения сил в романе Тургенева сохранялись на всем протяжении творчества писателя: носитель новых идей в его романах неизменно сталкивался с убежденным сторонником недавней, но прочно устоявшейся старины, спорил с ним, активизировал свежие силы, испытывался проверкой теоретической полемики, практического дела и любви и более или менее остро ощущал предвестия заката своей гегемонии. Однако резкое изменение содержания центральных образов - не только героя-идеолога, но и его учеников, и женщины, которая его любит и которую любит он, - изменение самого «стиля» мысли, практической деятельности и отношений в любви, эволюция характера «реакционера», антагониста главного героя романа, - все это приводило к тому, что каждый последующий роман Тургенева не походил на предыдущий.

«Дворянское гнездо» - лирический роман, в центре которого проблема соотношения идеологических концепций современной дворянской интеллигенции, ее духовных исканий с традиционным народным мировоззрением, - поразил современников после «Рудина», где эта проблема не ставилась. Помимо того, само построение романа с двумя равноправными героями (Лаврецкий и Лиза Калитина), с подчеркнутым воспроизведением обстановки, передающим органическую связь героя с родной страной, с почвой, резко отличалось от лаконичной организации материала в «одноцентренном» романе «Рудин».

В «Дворянском гнезде» идейный спор героев впервые занимает центральное место и впервые «сторонами» этого спора становятся любящие. Сама любовь превращается в арену борьбы идеалов.

Интерес к народу, желание быть полезным ему, найти свое место в исторической жизни страны, главным смыслом развития которой должно быть улучшение народного быта, основанное на познании потребностей и устремлений народа, характерны для Лаврецкого.

Лаврецкий - мыслитель. Сознавая необходимость действия, он считает главной для себя заботой разработку смысла и направления этого действия. Уже в первой молодости он погрузился в ученые занятия, которые должны были придать теоретические основания его деятельности. Тургенев одновременно работал над «Дворянским гнездом» и статьей «Гамлет и Дон-Кихот». В роман «Дворянское гнездо» введено немало моментов, долженствующих подчеркнуть гамлетизм главного героя. Автор сталкивает Лаврецкого с тремя людьми деятельного характера, с тремя носителями законченных, устоявшихся убеждений, с людьми, живущими в соответствии со своими убеждениями. Со всеми этими тремя персонажами его герой вступает в споры. Спор с Михалевичем, наиболее полно и прямо воплощающим образ тургеневского Дон-Кихота с его бесконечной добротой, убежденностью и непрактичностью, рисуется как обмен мнениями, бурный и ожесточенный характер которого определяется и противоположностью натур героев, и родством их умственных интересов.

Михалевичу Лаврецкий задает важный для них обоих вопрос: «Что делать?». Вопрос этот для них имеет не узкопрактическое значение, а соотносится с самими основами теоретического решения проблем истории, политики и философии.

Подлинный Дон-Кихот - Михалевич считает этот вопрос решенным, и решенным не разумом, а чувством, интуицией и верой. Для него задача человека - не размышления о смысле деятельности и ее плодотворности, а активная, практическая работа по воплощению добытой интуицией истины.

Укажем на черту, характеризующую друзей-антагонистов и затем нередко встречающуюся в литературе 60-х гг. при характеристике подобной «пары», столкновении гамлетического и донкихотского характеров: Лаврецкий оказывается практически гораздо более состоятельным, чем превозносящий значение «работы, деятельности» Михалевич. Михалевич счел бы достижение результатов, которых добился Лаврецкий, прямым путем в царство свободы и благоденствия. Лаврецкого же эти результаты не спасают от чувства глубокой неудовлетворенности.

Принципиально иной характер, чем спор Лаврецкого с Михалевичем, носит его спор с Паншиным, также убежденным человеком «дела». Паншин не только не Дон-Кихот, он противостоит этому роду людей. Главные его черты - эгоизм, честолюбие и животная жажда благ жизни. Он до мозга костей петербургский чиновник, «исполнитель». Вместе с тем он готов проводить в жизнь самые решительные реформы, ломать и крушить. Идеалы его ограничиваются последними «видами» правительства, так как верность этим «видам» и безоглядность деятельности по их выполнению сулит ему личные выгоды.

Реформаторский зуд «сугубого» (выражение Салтыкова) молодого администратора - камер-юнкера, внешний либерализм его речей яснее всяких датировок свидетельствуют о том, какая эпоха изображена в романе. Еще более ясно это следует из конспективного авторского пересказа возражений Лаврецкого Паншину: «…отдавал себя, свое поколение на жертву, - но заступался за новых людей, за их убеждения и желания» (VII, 232). Таким образом, речь идет о новом, молодом поколении, которое должно сменить людей, живших под гнетом николаевского царствования.

Оговоримся, что историко-политический план здесь хронологически не совпадает со временем, необходимым для осуществления лирического сюжета. Между спорами, о которых идет речь, и эпилогом романа, рисующим последнюю встречу Лаврецкого с молодежью дома Калитиных и с Лизой-монахиней, проходит 8 лет. Именно поэтому Тургенев, очевидно, вынужден был отнести начало действия романа к 1850 году вопреки всей исторической обстановке, изображенной в нем.

Характерно, что Паншин называет Лаврецкого отсталым консерватором.

Неприятие лжи как характерная черта Лаврецкого выразилось в его отрицательном отношении к Паншину, в бескомпромиссном его нежелании в чем-либо согласиться с последним. Широковещательным планам Паншина, которые он воспринимает как «фразу», Лаврецкий противопоставляет требование изучения родной страны и «признания народной правды и смирения перед нею» (VII, 232). На нетерпеливый вопрос Паншина «…что же Вы намерены делать?» (как видим, и Паншина интересует вопрос «что делать?», но для этого чиновника «делать» - значит безотчетно и бездумно перекраивать жизнь народа, пользуясь его безропотностью) Лаврецкий дает ответ, облеченный в форму нарочитой простоты и прозаичности: «Пахать землю <…> и стараться как можно лучше ее пахать» (VII, 233).

В этой позиции Лаврецкого есть сходство с позицией героя Толстого - Левина, также иронически относившегося к «административному восторгу» бюрократов и либеральных помещиков, проводивших всякого рода реформы, также видевшего свою задачу в организации земледелия на новых основах, также неоднократно слышавшего в свой адрес обвинения в консерватизме. Впоследствии подобный тип, названный Михайловским «кающимся дворянином», привлек к себе внимание писателей и критиков.

Любовь, интерес и уважение Лаврецкого к народу роднит его с Лизой Калитиной, девушкой, поступки которой прямо и непосредственно следуют из ее убеждений. Говоря о преданности людей типа Дон-Кихота определенному, раз навсегда принятому идеалу, Тургенев утверждал: «Многие получают свой идеал уже совершенно готовым, в определенных, исторически сложившихся формах; они живут, соображая жизнь свою с этим идеалом, иногда отступая от него под влиянием страстей или случайностей, - но они не рассуждают о нем, не сомневаются в нем…» (VIII, 172).

Именно к такому типу людей относится Лиза Калитина. Ее убежденность, а также и то, что ее «свои мысли» являются по существу лишь применением традиционной, бытующей в патриархальной крестьянской среде и освященной веками системы представлений к данной ситуации, делают ее поступки непонятными и неожиданными для людей, воспитанных в традициях дворянского быта.

Лиза ведет с Лаврецким постоянный спор, пытается обратить его в свою «веру». Сюжет «пропаганды», идейного воспитания девушки мужчиной, который Добролюбов считал типичным для Тургенева, в «Дворянском гнезде» как бы перевертывается. Лиза не только глубоко убеждена в нравственных истинах, которые усвоила с детства, - она, подобно Михалевичу, «верует» в них, и где-то эта вера граничит с фанатизмом. Недаром ее воспитательница Агафья ушла в старообрядческий скит. Религия для Лизы - источник готовых нравственных ответов на самые глубокие тайны бытия, на самые трагические противоречия человеческой жизни. Любя свою страну, простых людей, простой быт, Лиза встречает в Лаврецком единомышленника, человека, который уважает Россию и ее народ; однако Лиза видит и скептицизм, и неверие Лаврецкого, его равнодушие к религии. Она надеется обратить его к религии. Религиозность Лизы овеяна чувством трагизма жизни и неотделима от присущей ей высшей этической требовательности по отношению к самой себе. Михалевич утверждал, что в современной России «на каждой отдельной личности лежит долг, ответственность великая перед богом, перед народом, перед самим собою!» (VII, 204). Лиза Калитина инстинктивно чувствует эту ответственность.

Внешние трагические обстоятельства, не дающие соединиться Лизе и Лаврецкому, воспринимаются Лизой как сигнал той сложной связи самых, по видимости, далеких друг от друга явлений, вследствие которой счастливая любовь может восприниматься как грех в то время, когда страдают, голодают, дичают крестьяне в деревне. Отцы современных либеральных помещиков грабили, пытали, убивали отцов современных крестьян. Эта роковая вина тяготеет над людьми нового поколения. Лаврецкий замечает в Лизе черты фатализма и покорности - патриархальные добродетели, которые пугают его. Ей «все жребии равны», но не потому, что она испытала любовное разочарование, а потому, что ее окружает море народных страданий и в этих страданиях она считает повинными своих предков.

Эти настроения понятны Лаврецкому, но он не может принять старинную мораль отречения и смирения. Лаврецкий пытается предостеречь, убедить ее и вынужден говорить на ее же языке. Его уверения, что свобода чувства - высшее благо, что нарушение этой свободы влечет за собою несчастье и тот, кто нарушает ее, отвечает за последствия такого нарушения, - наталкивается на сопротивление Лизы, источником упорства которой является ее приверженность определенной этической системе.

От образа Лизы прямые нити тянутся к героине рассказа Тургенева «Странная история» - барышне Софи, которую все находят «странной» и самый жизненный подвиг которой (подвиг самоотречения и религиозного служения - традиционный, древний подвиг паломничества и послушничества), освященный идеей, но идеей ложной, выглядит не более как «странной историей». Она не нашла пути к великому, к подлинно полезному для человечества приложению своих сил и осталась не более как «странным человеком». Последовательно отрицательно относясь к религиозному фанатизму, полемизируя с Герценом, видевшим в старообрядчестве и сектантстве возможный источник революционных настроений, Тургенев вместе с тем сравнил Софи с юными революционерками-народницами, которые впоследствии, как подчеркивает писатель, шли на подвиг ради того, что «они считали правдой и добром», воплощая свои «незыблемые и неискоренимые убеждения» (X, 175, 185, 471). В статье «Гамлет и Дон-Кихот» сказано: «Все люди живут <…> в силу своего <…> идеала, т. е. в силу того, что они почитают правдой, красотою, добром» (VIII, 172).

Убеждения Лаврецкого не соответствуют аскетическим взглядам Лизы, он спорит с нею, но его смирение перед народной правдой, готовность, с которой он покоряется ложному, не по его вине возникшему положению (ведь он мог развестись с женой) и отказывается от борьбы за свое счастье, упреки, которые он адресует себе, противопоставляя труд на благо обездоленного народа любви и радостям жизни, - свидетельствуют о том, что и он не верит в свое право на счастье. Расставшись с Лизой и аскетически посвятив себя работе на благо своих крестьян, Лаврецкий, забытый всеми и одинокий, «перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях», и именно поэтому «сожалеть ему было о чем, стыдиться - нечего» (VII, 293).

Роман «Дворянское гнездо» проникнут сознанием течения исторического времени, уносящего жизни людей, надежды и мысли поколений и целые пласты национальной культуры.

Самый образ «дворянского гнезда», образ, локально и социально «отмежеванный» от большого обобщенного образа России, родины, все же представляет собой производное от него, и эта сторона созданного в романе мира не менее важна, чем выраженное в нем «чувство истории». В «Дворянском гнезде», в старинном доме, в котором жили поколения дворян и крестьян, обитает дух родины, России, от него веет «дымом отечества». Лирическая тема России, противопоставленной Западу, сознание особенности русских исторических условий и характеров в «Дворянском гнезде» предвосхищают проблематику романа «Дым». В «Дворянском гнезде», в домах Лаврецких и Калитиных, родились и созрели духовные ценности, которые навсегда останутся достоянием русского общества, как бы оно ни переменилось. «Светлую поэзию, разлитую в каждом звуке этого романа», по определению Салтыкова-Щедрина, следует видеть не только в любви писателя к прошлому и его смирении перед высшим законом истории, а в его вере во внутреннюю органичность развития страны. В конце романа новая жизнь «играет» в старом доме и старом саду, а не уходит из этого дома, отрекаясь от него.

Ни в одном произведении Тургенева в такой степени, как в «Дворянском гнезде», отрицание не связано с утверждением, ни в одном противоположности не сплетены в такой тесный узел. Рисуя исторический закат помещичьих гнезд, Тургенев показал, что непреходящие ценности дворянской культуры были созданы в процессе ее взаимодействия с духовной жизнью народа, крестьянства.

В романе «Накануне» (1860) смутные светлые предчувствия и надежды, которые пронизывали меланхоличное повествование «Дворянского гнезда», превращаются в определенные решения. Основной для Тургенева вопрос о соотношении мысли и деятельности, человека дела и теоретика в этом романе решается в пользу практически осуществляющего идею героя.

Само название романа «Накануне» - название «временно?е», в отличие от «локального» названия «Дворянское гнездо», - отражает то обстоятельство, что замкнутости, неподвижности патриархальной русской жизни приходит конец. Русский дворянский дом с вековым укладом его быта, с приживалками, соседями, карточными проигрышами оказывается на распутье мировых дорог. Русская девушка находит применение своим силам и самоотверженным стремлениям, участвуя в борьбе за независимость болгарского народа. Сразу после выхода в свет романа читатели и критики обратили внимание на то, что личностью, которую русское молодое поколение готово признать за образец, здесь представлен болгарин.

Название романа «Накануне» не только отражает прямое, сюжетное его содержание (Инсаров гибнет накануне войны за независимость его родины, в которой он страстно хочет принять участие), но и содержит оценку состояния русского общества накануне реформы и мысль о значении народно-освободительной борьбы в одной стране (Болгарии) как кануна общеевропейских политических перемен (в романе косвенно затрагивается и вопрос о значении сопротивления итальянского народа австрийскому владычеству).

Добролюбов считал образ Елены средоточием романа - воплощением молодой России. В этой героине, по мнению критика, воплощена «неотразимая потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь все русское общество, и даже не одно только так называемое „образованное“ <…> „Желание деятельного добра“ есть в нас, и силы есть; но боязнь, неуверенность в своих силах и, наконец, незнание: что делать? - постоянно нас останавливают <…> и мы всё ищем, жаждем, ждем… ждем, чтобы нам хоть кто-нибудь объяснил, что делать».

Таким образом, Елена, представлявшая, по его мнению, молодое поколение страны, ее свежие силы, характеризуется стихийностью протеста, она ищет «учителя» - черта, присущая деятельным героиням Тургенева.

Идея романа и структурное ее выражение, столь сложные и многозначные в «Дворянском гнезде», в «Накануне» предельно ясны, однозначны. Героиня, ищущая учителя-наставника, достойного любви, в «Накануне» выбирает из четырех претендентов на ее руку, из четырех идеальных вариантов, ибо каждый из героев - высшее выражение своего этико-идейного типа. Шубин и Берсенев представляют художественно-мыслительный тип (тип людей отвлеченно-теоретического или образно-художественного творчества), Инсаров и Курнатовский относятся к «деятельному» типу, т. е. к людям, призвание которых состоит в практическом «жизнетворчестве».

Говоря о значении в романе выбора своего пути и своего «героя», который делает Елена, Добролюбов рассматривает этот поиск-выбор как некий процесс, эволюцию, аналогичную развитию русского общества за последнее десятилетие. Шубин, а затем и Берсенев соответствуют по своим принципам и характерам более архаичным, отдаленным стадиям этого процесса. Вместе с тем оба они не настолько архаичны, чтобы быть «несовместимыми» с Курнатовским (деятелем эпохи реформ) и Инсаровым (особое значение которому придает складывающаяся революционная ситуация), Берсенев и Шубин - люди 50-х гг. Ни один из них не является чистым представителем гамлетического типа. Таким образом, Тургенев в «Накануне» как бы распростился со своим излюбленным типом. И Берсенев, и Шубин генетически связаны с «лишними людьми», но в них нет многих главных черт героев этого рода. Оба они прежде всего не погружены в чистую мысль, анализ действительности не является их основным занятием. От рефлексии, самоанализа и бесконечного ухода в теорию их «спасает» профессионализация, призвание, живой интерес к определенной сфере деятельности и постоянный труд.

«Одарив» своего героя-художника Шубина фамилией великого русского скульптора, Тургенев придал его портрету привлекательные черты, напоминающие внешность Карла Брюллова, - он сильный, ловкий блондин.

Из первого же разговора героев - друзей и антиподов (наружность Берсенева рисуется как прямая противоположность внешности Шубина: он худой, черный, неловкий), разговора, который является как бы прологом романа, выясняется, что один из них «умница, философ, третий кандидат московского университета», начинающий ученый, другой - художник, «артист», скульптор. Но характерные черты «артиста» - черты человека 50-х гг. и идеала людей 50-х гг. - сильно рознятся от романтического представления о художнике. Тургенев нарочито дает это понять: в самом начале романа Берсенев указывает Шубину, каковы должны быть его - «артиста» - вкусы и склонности, и Шубин, шутливо «отбиваясь» от этой обязательной и неприемлемой для него позиции художника-романтика, защищает свою любовь к чувственной жизни и ее реальной красоте.

В самом подходе Шубина к своей профессии проявляется его связь с эпохой. Сознавая ограниченность возможностей скульптуры как художественного рода, он стремится передать в скульптурном портрете не только и не столько внешние формы, сколько духовную суть, психологию оригинала, не «линии лица», а взгляд глаз. Вместе с тем ему присуща особенная, заостренная способность оценивать людей и умение возводить их в типы. Меткость характеристик, которые он дает другим героям романа, превращает его выражения в крылатые слова. Эти характеристики в большинстве случаев и являются ключом к типам, изображенным в романе.

Если в уста Шубина автор романа вложил все социально-исторические приговоры, вплоть до приговора о правомерности «выбора Елены», Берсеневу он передал ряд этических деклараций. Берсенев - носитель высокого этического принципа самоотвержения и служения идее («идее науки»), как Шубин - воплощение идеального «высокого» эгоизма, эгоизма здоровой и цельной натуры.

Берсеневу придана нравственная черта, которой Тургенев отводил особенно высокое место на шкале душевных достоинств: доброта. Приписывая эту черту Дон-Кихоту, Тургенев на ней основывался в своем утверждении исключительного этического значения образа Дон-Кихота для человечества. «Все пройдет, все исчезнет, высочайший сан, власть, всеобъемлющий гений, всё рассыплется прахом <…> Но добрые дела не разлетятся дымом: они долговечнее самой сияющей красоты» (VIII, 191). У Берсенева эта доброта происходит от глубоко, органически усвоенной им гуманистической культуры и присущей ему «справедливости», объективности историка, способного встать выше личных, эгоистических интересов и пристрастий и оценить значение явлений действительности безотносительно к своей личности.

Отсюда и проистекает истолкованная Добролюбовым как признак нравственной слабости «скромность», понимание им второстепенного значения своих интересов в духовной жизни современного общества и своего «второго номера» в строго определенной иерархии типов современных деятелей.

Тип ученого как идеал оказывается исторически дезавуированным. Это «низведение» закреплено и сюжетной ситуацией (отношение Елены к Берсеневу), и прямыми оценками, данными герою в тексте романа, и самооценкой, вложенной в его уста. Такое отношение к профессиональной деятельности ученого могло родиться лишь в момент, когда жажда непосредственного жизнестроительства, исторического общественного творчества охватила лучших людей молодого поколения. Этот практицизм, это деятельное отношение к жизни не у всех молодых людей 60-х гг. носили характер революционного или даже просто бескорыстного служения. В «Накануне» Берсенев выступает как антипод не столько Инсарова (мы уже отмечали, что он более чем кто-либо другой способен оценить значение личности Инсарова), сколько обер-секретаря Сената - карьериста Курнатовского.

В характеристике Курнатовского, «приписанной» автором Елене, раскрывается мысль о принадлежности Курнатовского, как и Инсарова, к «действенному типу» и о взаимовраждебных позициях, занимаемых ими внутри этого - очень широкого - психологического типа. Вместе с тем в этой характеристике сказывается и то, как исторические задачи, необходимость решения которых ясна всему обществу (по словам Ленина, во время революционной ситуации обнаруживается невозможность «для господствующих классов сохранить в неизменном виде свое господство» и вместе с тем наблюдается «значительное повышение <…> активности масс», не желающих жить по-старому), заставляют людей самой разной политической ориентации надевать маску прогрессивного человека и культивировать в себе черты, которые приписываются обществом таким людям.

«Вера» Курнатовского - это вера в государство в приложении к реальной русской жизни эпохи, вера в сословно-бюрократическое, монархическое государство. Понимая, что реформы неизбежны, деятели типа Курнатовского связывали все возможные в жизни страны изменения с функционированием сильного государства, а себя считали носителями идеи государства и исполнителями его исторической миссии, отсюда - самоуверенность, вера в себя, по словам Елены.

В центре романа - болгарский патриот-демократ и революционер по духу - Инсаров. Он стремится опрокинуть деспотическое правление в родной стране, рабство, утвержденное веками, и систему попрания национального чувства, охраняемую кровавым, террористическим режимом. Душевный подъем, который он испытывает и сообщает Елене, связан с верой в дело, которому он служит, с чувством своего единства со всем страдающим народом Болгарии. Любовь в романе «Накануне» именно такова, какой ее рисует Тургенев в выше цитированных словах о любви как революции («Вешние воды»). Воодушевленные герои радостно летят на свет борьбы, готовые к жертве, гибели и победе.

В «Накануне» впервые любовь предстала как единство в убеждениях и участие в общем деле. Здесь была опоэтизирована ситуация, характерная для большого периода последующей жизни русского общества и имевшая огромное значение как выражение нового этического идеала. Прежде чем соединить свою жизнь с ее жизнью, Инсаров подвергает Елену своеобразному «экзамену», предвосхищающему символический «допрос», которому подвергает таинственный голос судьбы смелую девушку-революционерку в стихотворении в прозе Тургенева «Порог». При этом герой «Накануне» вводит любимую девушку в свои планы, свои интересы и заключает с ней своеобразный договор, предполагающий с ее стороны сознательную оценку их возможной будущности, - черта отношений, характерная для демократов-шестидесятников.

Любовь Елены и ее благородная решимость разрушают аскетическую замкнутость Инсарова, делают его счастливым. Добролюбов особенно ценил страницы романа, где изображалась светлая и счастливая любовь молодых людей. В уста Шубина Тургенев вложил лирическую апологию идеала героической молодости: «Да, молодое, славное, смелое дело. Смерть, жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода, родина… Хорошо, хорошо. Дай бог всякому! Это не то, что сидеть по горло в болоте да стараться показывать вид, что тебе всё равно, когда тебе действительно в сущности всё равно. А там - натянуты струны, звени на весь мир или порвись!» (VIII, 141).

Романы Тургенева 60–70-х гг. отличаются от предшествующих тем, что в них приобретала большое значение политическая проблематика. Эта их особенность открыто и полно обнаружилась в «Дыме» и «Нови», но ее проявления явственно ощутимы и в романе «Отцы и дети» (1862).

«Отцы и дети» - роман, подводящий итог большому периоду деятельности Тургенева и открывающий перспективы художественного осмысления новой эпохи. В этом романе писатель как бы осуществил прежде не удавшийся ему замысел эпического полотна «Два поколения». Но исторический перелом, который он изображал и осмыслял в новом романе, был гораздо значимее и драматичнее, чем обстоятельства, которые должны были составить содержание его раннего замысла.

В «Отцах и детях» Тургенев возвращается к «одноцентренной» структуре романа. Воплощением исторического движения, исторического перелома в романе является один герой, подобно тому как это было в первом романе писателя, названном именем героя, вокруг которого организовано действие, - «Рудин». Вместе с тем в «Отцах и детях» впервые у Тургенева складывается роман, структура которого определяется противостоянием социальных и политических сил, способных вступать в контакты только в стычках и «боевых действиях» идейного порядка. Представители «сторон», появляясь во враждебной среде, воспринимаются как «лазутчики» врага, опасные и подозрительные. Именно так с самого начала встречают Базарова в усадьбе Кирсановых.

Появление Базарова в помещичьей усадьбе или на балу воспринимается и им, и окружающими как «вылазка» во враждебный стан. Назвав роман «Отцы и дети» и окружив Базарова не учениками, способными пойти далее его (так дело обстояло с Рудиным и впоследствии с Неждановым в романе «Новь»), а недостойными идти по его стопам клевретами, Тургенев целиком на него возложил миссию представлять молодое поколение, «детей». Во всех романах Тургенева главным героем делался персонаж, несущий начало развития, революционное в своем существе, но Базаров сознательно ставит перед собою цель служить прогрессу общества, отрицать и уничтожать то, что тормозит его развитие. Тургенев писал о своем герое: «…если он называется нигилистом, то надо читать: революционером» (Письма, IV, 380). Этот герой, одинокий, задуманный как трагическая фигура, представляет свое время и революционную природу молодости. Он воплощает поколение «детей», не желающих оплачивать нравственные долги отцов, нести ответственность за старое зло и поддерживать его. В своей замечательной ранней статье о «Фаусте» Гете (1845) Тургенев писал: «Жизнь каждого народа можно сравнить с жизнью отдельного человека, с той только разницей, что народ, как природа, способен вечно возрождаться. Каждый человек в молодости своей пережил эпоху „гениальности“, восторженной самонадеянности, дружеских сходок и кружков. Сбросив иго преданий, схоластики и вообще всякого авторитета, всего, что приходит к нему извне, он ждет спасения от самого себя; он верит в непосредственную силу своей натуры…» (I, 220). Далее в той же статье, говоря о положительном значении критического, отрицательного начала в моменты исторических переломов и о трагических судьбах его носителей, Тургенев замечает: «Под каким бы именем ни скрывался этот дух отрицания и критики, всюду за ним гоняются толпы своекорыстных или ограниченных людей, даже и тогда, когда это отрицательное начало, получив, наконец, право гражданственности, постепенно теряет свою чисто разрушающую ироническую силу, наполняется само новым положительным содержанием и превращается в разумный и органический прогресс» (I, 226).

Конечно, нельзя сводить всю сложность образа и судьбы Базарова к этим рассуждениям Тургенева, написанным за семнадцать лет до романа «Отцы и дети», однако есть все основания предположить, что с кругом проблем, затронутых в статье о «Фаусте» Гете, был связан замысел романа о двух поколениях и что мысли о созидательном значении начала критики и отрицания, о его способности со временем «наполняться» «положительным содержанием» оставались важными для Тургенева в пору его работы над образом Базарова.

Особенностью Базарова как типа, воплощающего эпоху 60-х гг., является его социальная и политическая определенность: его принадлежность к демократической интеллигенции, политический радикализм и философский материализм.

Сделав средоточием романа споры Базарова с носителем дворянской культуры Павлом Петровичем Кирсановым, Тургенев дал недвусмысленно понять, кому из них принадлежит будущее: сын лекаря, бедняк, проповедующий материализм, отвергающий утвержденные и освященные современным государством институты и идейные концепции, вплоть до идеи бога, - носитель неотвратимых тенденций развития общества, он разбивает своего утонченного оппонента по всем пунктам, тем самым доказывая преимущество новой культуры. «Это торжество демократизма над аристократией», - оценивает Тургенев смысл изображаемой им ситуации (Письма, IV, 382).

Наряду со старым романтиком, деликатным и нежным эстетом, затянутым рутиной барского деревенского быта, Николаем Петровичем Кирсановым и его братом - англоманом и защитником «аристократического принципа» - Павлом Петровичем писатель показывает других представителей дворянства: «губернатора из молодых, прогрессиста и деспота, как это сплошь да рядом случается на Руси» (VIII, 253), либерального сановника Матвея Ильича Колязина, который, делая вид, что «не оставляет без внимания ни одного важного проявления общественной жизни», на самом деле умеет только ловко и хитро вести свои собственные дела и отстаивать свои интересы. Эти дворяне не спорят с Базаровым, но они чуть ли не являются главными антагонистами молодого нигилиста. Характерно, однако, что этот политический антагонизм не выявлен в романе. Впоследствии, в романах «Дым» и «Новь», именно дворянско-чиновничья камарилья будет противопоставлена демократии и предстанет как главная сила, обеспечивающая сохранение порядков, которые не могут не вызывать протест молодых, здоровых элементов общества.

Важной стороной характеристики Базарова является поставленная в романе проблема отношения героя к народу. Базаров, подобно Лаврецкому, гордится тем, что дед его землю пахал, но он - не помещик. Он сознает, что живет как простой человек, своим трудом, и ощущает свою духовную, идейную связь с народом. «Вы порицаете мое направление, а кто вам сказал, что оно во мне случайно, что оно не вызвано тем самым народным духом, во имя которого вы так ратуете», - возражает Базаров Павлу Петровичу Кирсанову, который, следуя старой традиции, противопоставляет верноподданный народ крамольным ученым бунтарям (VIII, 244). О своей близости к народу, о том, что крестьянин его признает «своим», Базаров говорит «с надменной гордостью», давая понять, что только демократизм делает человека подлинным выразителем национального чувства. И автор романа, очевидно, «согласен» со своим героем: его близость к народу он усматривает именно в его бунтарстве. «Мне мечталась фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная - и все-таки обреченная на погибель - потому, что она все-таки стоит еще в преддверии будущего, - мне мечтался какой-то странный pendant Пугачевым…» (Письма, IV, 381) - так разъяснял Тургенев свой замысел.

Революционер 60-х гг., Базаров хотя и говорит, что русский мужик «таинственный незнакомец», хотя иногда и ведет высокомерные разговоры с крестьянами, заставляющие того или другого подобного собеседника отнестись к нему как «барину», но в целом реально видит современную жизнь народа и любит народ любовью революционера, тоскующего о недостатке сознания в забитых и темных массах. В такой характеристике Базарова сказалось отношение Тургенева к деятелям «Современника» 60-х гг., в них он не усматривает того «романтизма», того отвлеченно-нравственного порыва, который впоследствии нашел в народниках. Черты Базарова - свойственная ему спокойная уверенность в своих силах, вера в науку, материализм и умение найти общий язык с народом - получили дальнейшее развитие в героях Тургенева. Писатель наделил ими Соломина, представляющего сочувствующих социалистическим идеям «практических людей» - ученых, деятелей промышленности, изобретателей-инженеров, которых выдвинула разночинная демократическая среда («Новь»), - но никому уже он не придал той силы аналитической мысли, той мощи общественного темперамента, той неукротимости протеста, которые являются источником обаяния Базарова.

Характерно одно совпадение. Базаров говорит о себе: «Наш брат, самоломанный» и на поспешное возражение Аркадия Кирсанова - «Не ты бы говорил, Евгений! Когда ты себя ломал?» - отвечает: «Я только этим и горжусь. Сам себя не сломал…» (VIII, 323). Таким образом, Базаров «ломал себя», но не сломал, и ломки он не боится, так как уверен в своей силе. Этот эпизод романа не может не привести на память рассуждения писателя об особенностях русского народа в первом рассказе «Записок охотника» - «Хорь и Калиныч». Тургенев утверждал здесь, что, наблюдая Хоря, слушая его рассуждения о русской жизни, он пришел к убеждению о национальном характере реформаторской деятельности Петра I. «Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед» (IV, 18).

Проявлением безжалостной бескомпромиссности Базарова является его «самоломание», готовность «оправдать», вопреки собственным убеждениям, порку крестьянина-вора, поддержать клевету на Пушкина в угоду узкой «искусствобоязни», его склонность из стремления к последовательности доводить материализм до самых вульгарных форм и цинизмом подавлять собственное чувство. Подчеркивая все эти парадоксы поведения своего героя, писатель выражал мысль о возможности жестоких «начетов» на деятельность радикалов, подобных Базарову, которые могут обернуться в исторической перспективе большими социальными и культурными потерями. В страхе Тургенева перед этими «издержками» революционных характеров и процессов сказалась как его либеральная ограниченность (чрезмерное опасение «двойственных» последствий революционного процесса), так и прозорливость его как писателя-реалиста и одного из умнейших людей своего времени (указание на опасные стороны вульгарного материализма и стихийного буржуазного радикализма). Тургенев знал, что постановка этих проблем, острых и политически опасных во всех отношениях, сделает его жертвой ожесточенных нападок с двух сторон, и не ошибся в этом, однако проявил писательскую принципиальность и твердость: «…если читатель не полюбит Базарова со всей его грубостью, бессердечностью, безжалостной сухостью и резкостью - если он его не полюбит, повторяю я, - я виноват и не достиг своей цели. Но „рассыропиться“, говоря его словами - я не хотел, хотя через это я бы, вероятно, тотчас имел молодых людей на моей стороне. Я не хотел накупаться на популярность такого рода уступками. Лучше проиграть сражение (и кажется, я его проиграл), - чем выиграть его уловкой» (Письма, IV, 381).

Хотелось бы обратить внимание читателя на характерную черту этого объяснения Тургенева. Цитируя выражение Базарова, автор романа относится к нему не как к своему писательскому «изобретению», а как к реальной речи реального лица. Говоря о герое, он использует слово «его словаря» и вместе с этим словом «принимает» бескомпромиссность Базарова, его безразличие к «осуждению», которому можно подвергнуться, следуя своим принципам и делая свое дело. Великий стилист Тургенев, «заимствуя» стиль речи своего героя и «подчиняясь» ему, принимает как высшую этическую и эстетическую норму суровое отношение демократа к истине и к форме ее выражения в чувстве и мысли.

Объясняясь с читателями, Тургенев с горечью констатировал: «Смерть Базарова (которую графиня Сальяс называет геройскою и потому критикует) должна была, по-моему, наложить последнюю черту на его трагическую фигуру. А Ваши молодые люди и ее находят случайной!» (Письма, IV, 381). Смерть героя действительно послужила поводом для оживленного, большей частью неблагоприятного для писателя обмена мнений. Часть читателей восприняла этот эпизод как выражение авторского пристрастия к герою, желание во что бы то ни стало завершить жизнь Базарова подвигом (так думали М. Н. Катков, гр. Е. В. Сальяс и еще многие), другая же часть читателей «заподозрила» Тургенева в стремлении «разделаться» с демократом и таким образом заявить о тщетности, бесплодности его замыслов и претензий. Конечно, в художественном отношении смерть Базарова не была «случайностью», она несла значительную смысловую нагрузку. Объясняя значение смерти Базарова в романе, Тургенев напомнил о трагическом характере этого образа и определил смерть как последнюю трагическую черту, которая завершает характеристику героя.

Действительно, смерть Базарова, как гибель трагического героя, является его апофеозом. Против него ополчаются самые мощные стихии человеческой жизни. Чувство любви, власть которой над собой он не признает, обрушивает на него - именно потому, что он наделен сильной, волевой, сопротивляющейся натурой, - особенно разрушительные свои удары. Не желая смириться перед этой стихией, Базаров ищет опоры в труде, в служении людям, в том, что составляет принцип его жизни и что может привести его к примирению с самим собой.

Для Тургенева способность человека к большому, всепоглощающему чувству - всегда признак глубокой, избранной натуры Трагическая любовь Базарова, глубина охватившего его чувства, противореча некоторым категоричным рационалистическим утверждениям нигилиста, демонстрирует широту его натуры, новые для читателя грани его личности. Вместе с тем Тургенев сам объяснял гибель Базарова не любовным недугом. За смертельной, как бы случайной болезнью Базарова писателю виделся рок, преследующий носителей исторического прогресса, людей, призванных воплощать новое в жизни общества, стоять «в преддверии будущего» (Письма, IV, 381). В том, как Тургенев трактовал смерть Базарова, можно заметить сходство с мыслью Герцена, утверждавшего, что гибель лучших русских людей - исторически закономерная «случайность». «Ужасный, скорбный удел уготован у нас всякому, кто осмелится поднять свою голову выше уровня, начертанного императорским скипетром: будь то поэт, гражданин, мыслитель - всех их толкает в могилу неумолимый рок <…> Погибают даже те, которых пощадило правительство, - едва успев расцвести, они спешат расстаться с жизнью». Базаров - мыслитель, гражданин, человек с призванием к политической, исторической деятельности. Наука для него - паллиатив, замена того поприща, к которому он стремится. Однако она сродни тому, что он считает «своим делом». Наука - основа его мировоззрения, занятие, достойное усилий, возбуждающее живой интерес, и, как обнаруживается в конце романа, дело, сродное революционной борьбе по опасностям, с которыми оно сопряжено. Занятия наукой Базаров считает общественно важной задачей. Вместе с тем в среде, окружающей его, он не встречает ни понимания значения подобной деятельности, ни поддержки. Он уезжает от родителей, мотивируя свое бегство необходимостью работать и тем, что отец мешает ему своим присутствием, но те же помехи преследуют его в имении Кирсановых. В деревнях, которые он посещает, царят темнота, грязь, болезни. Окажись в распоряжении уездного врача в деревне, где Базаров вскрывал труп, необходимые средства, Базаров мог предупредить свое заражение. «Ты бы посмотрел на его ланцеты», - говорит Базаров отцу о земском враче. Гибель Базарова сама по себе свидетельствует о том, что интерес к науке, которым была охвачена значительная часть демократической интеллигенции, неотделим от жертвенного стремления служить народу. В обстановке чиновничьего и обывательского равнодушия к науке, к потребностям народа, лишенного элементарной врачебной помощи и школ, служение отечественной медицине превращалось в подвиг. Ведь не случайно, начав с чистой науки, Базаров неизбежно в условиях деревни переходит к лечению крестьян, а от лечения тяжелой инфекции - к вскрытию трупа «в интересах науки», непосредственным следствием чего и является его смерть. Текст романа дает недвусмысленно понять, что, окажись Базаров в районе эпидемии, он неизбежно без всякой позы был бы в числе врачей, мобилизовавших себя на борьбу с нею из интереса к «чистой науке». Сходную характеристику врача-демократа вскоре после появления романа «Отцы и дети» дал Н. Г. Чернышевский в «Что делать?» (образ Кирсанова), а Чехов впоследствии изобразил похожую судьбу ученого-доктора в рассказе «Попрыгунья». Рассказ этот первоначально назывался «Великий человек». В нем Чехов противопоставил художникам, увенчанным шумной известностью, скромного и деловитого ученого-врача, который умирает, как Базаров.

Научные интересы и ежедневные занятия закономерно привели Базарова к подвигу самопожертвования и к гибели, но ирония судьбы героя состоит в том, что он умирает «не на своем месте». При всем своем уважении к науке и интересе к ней Базаров призван быть не ученым, а политическим борцом, революционером. В спор Базарова с Кирсановым введены прозрачные намеки на то, что Базаров готов принять непосредственное участие в революционном деле. Между Аркадием Кирсановым и отцом Базарова происходит знаменательный разговор о том, каковы надежды, которые невольно возлагают на Базарова близко знающие его люди: «Ваш сын - один из самых замечательных людей, с которыми я когда-либо встречался <…> Я уверен, - подхватил Аркадий, - что сына вашего ждет великая будущность, что он прославит ваше имя <…> - Как вы думаете, - спросил Василий Иванович после некоторого молчания, - ведь он не на медицинском поприще достигнет той известности, которую вы ему пророчите? - Разумеется, не на медицинском, хотя он и в этом отношении будет из первых ученых» (VIII, 319–320). Подтекст этого разговора в обстановке начала 60-х гг. был понятен без комментариев.

Таким образом, смерть Базарова, схожая со смертью Рудина в том, что герой погибает, выполняя не главную историческую свою задачу, похожа и на кончину Инсарова. И здесь революционер умирает «накануне», тогда, когда, казалось бы, люди его закалки и характера могут оказаться необходимыми. Недаром на вопрос Василия Ивановича Базарова о том, на каком же поприще будет действовать его сын, Аркадий Кирсанов отвечает: «Это трудно сказать теперь, но он будет знаменит» (VIII, 320). За этими словами стоит уверенность в том, что в ближайшее время перед Базаровым может открыться возможность активно действовать на арене политической борьбы.

Базаров уходит из жизни, не завершив своей миссии, он не оставляет достойных себя последователей, масштаб его личности столь велик, что рядом с ним все кажутся мелкими, но сама значительность этого героя свидетельствует о том, что подобному характеру предстоит еще сыграть свою роль в исторической жизни страны.

Разгром демократических сил в 1862–1863 гг., аресты, расправа с Чернышевским, которую пытались оправдать либералы типа Кавелина, означали поход всех «охранительных» сил общества против деятелей базаровского типа. Тургенева новая волна реакции больно поразила, и это проявилось прежде всего в его творчестве, в разочаровании в историческом прогрессе, которое звучит в произведениях писателя, последовавших за романом «Отцы и дети».

Действие романа «Дым» (1867) относится к 1862 году - году появления «Отцов и детей», действие «Нови» (1876) - к 1868 году. Оба романа изображают политические обстоятельства эпохи, и оба они выражают разочарование в плодотворности политической деятельности. Это разочарование прежде всего проявляется в отношении писателя к среде, причастной к политике правительственных верхов. Уже в «Накануне» Тургенев выразил свое скептическое отношение к идеалу современного либерального администратора, в «Дворянском гнезде» и «Отцах и детях» этот мотив получает менее тщательную, но своеобразную художественную разработку, в «Дыме» и в «Нови» скептицизм перерастает в ненависть и презрение. Тургенев выступает здесь не только как аналитик, но и как гневный обличитель и сатирик. Однако и среда, представляющаяся писателю средоточием политического протеста (в «Дыме» в особенности), не рисуется как способная выдвинуть полезных, исторически значительных деятелей. На ней лежит печать измельчания, оторванности от народа, авантюризма.

В «Дыме», а затем и в «Нови» меняется характер романа Тургенева, и, как всегда в творчестве этого писателя, форма произведения отражает характер описываемой действительности и героя, который стоит в центре произведения и трактуется как герой времени. В «Дыме» центральный герой не «муж рока», не личность, представляющая эпоху, а рядовой - «рутинный» дворянин. За это читатели и критики, привыкшие извлекать из романов Тургенева приговор своему поколению, выраженный через образ героя, подвергли писателя новым нападкам. Поставив такой персонаж в центре произведения, Тургенев сделал по сути дела роман «безгеройным». При этом он несомненно понимал, что у читателя его романов уже сформировалась прочная «привычка» их восприятия и что «безгеройность» будет резко бить по этой привычке, обратит на себя внимание. Надо думать, что такое воздействие его романа на читателя входило в его расчет. Отсутствие героя было формой выражения авторского отношения к эпохе.

«Дым» представлял собою роман-памфлет. Трагическая его сатиричность передавала глубокую грусть автора, расставшегося с надеждами на политическое возрождение страны, на демократизацию ее строя, которые он питал в преддверии реформ. Беспощадное осуждение людей новой эпохи воспринималось как напоминание о типе Базарова, о трагической судьбе лучших представителей этого типа - Добролюбова и Чернышевского - и выражало последовательно отрицательное отношение писателя к реакции, парализующей развитие в обществе свежих творческих сил.

Критика и сатира - задача романа, в осуществлении этой задачи Тургенев видит свою верность духу времени.

Характерно, что действие нового романа Тургенев «вынес» за границу. И в «Рудине», и в «Накануне» герои оказывались за границей, но если в этих романах они несут на арену международных конфликтов, европейских социальных и национально-освободительных боев свое милосердие и свой жертвенный братский порыв, в «Дыме» герои «экспортируют» реакцию, зараженную атмосферу высших правительственных кругов императорской России и незрелость «мятущейся» эпигонской мысли, лишенной смелости и самобытности, которая была присуща Базарову.

Тургенев менее всего был способен, подобно другим либералам, прощать правительству реакционный террор.

Рассматривая современную политическую жизнь как «дым», бесполезный и бессмысленный, писатель видит, что этот «дым» проникает во все поры существования общества и человека - и сама жизнь делается эфемерной, как «тень, бегущая от дыма». «Сомнение во всем», которое, по словам Толстого, было «выражено и трогательно, и прелестно в „Довольно“», пронизывало и роман Тургенева «Дым». Этот лирический пессимизм романа более любых политических деклараций раскрывал, как дороги писателю были социальные завоевания его народа, важнейшим из которых он считал отмену крепостного права - результат длительной борьбы всех передовых сил русского общества - и активизацию открытой идейной борьбы. Поэтому-то новый наплыв реакции, правительственные контрреформы так глубоко поразили его.

Однако скептические настроения, которые занимали большое место в переживаниях Тургенева в конце 60-х гг., не составили главного элемента творчества писателя и в этот период. В романе «Новь» героическая тема в характерном для Тургенева общественно-историческом аспекте снова звучит, и скептическое разочарование отступает перед нею. Как и в «Дыме», в «Нови» политические убеждения героев составляют основу их характеристики. Писатель не организует действие вокруг героя, как прежде. Народничество, зарождение которого он наблюдает, не дает, как ему кажется, материала для построения образа, равного Базарову.

Тургенев уловил, что именно в это время остро встал вопрос о роли сильной личности в движении, которым охвачен широкий круг молодежи. Тема власти и подчинения разрабатывалась им в 60-е гг. в связи с вопросом о народных религиозных движениях. В «Нови» тема народа и его отношения к протестующему герою ставится открыто политически. Писатель не верит в то, что политические выступления народников поддержит крестьянство, и видит в этом главную трагедию народничества. Вместе с тем, резко сатирически рисуя стоящих у власти чиновников, благополучных помещиков, реакционеров, толкающих правительство на расправу с молодежью, Тургенев показывает, что все бескорыстные и честные люди, особенно люди молодые, не могут примириться с ложью жизни верхов общества, с социальной несправедливостью, что они закономерно и неизбежно сближаются с крутом революционеров.

Главным героем романа он делает человека, жаждущего справедливости, но уязвимого, неспособного верить в идею, забыть о себе, «личного». Тургенев же считал, что самый глубокий протест в России всегда был свободен от «личных» мотивов, от «личной раздражительности» (Письма, IV, 380). Трагизм положения героя «Нови» Нежданова усугубляется тем, что сама его идея, требуя жертв, обнаруживает свою слабость при проверке суровой действительностью. Герой завидует народным «пророкам»-сектантам, которые силой своей убежденности действуют на слушателей и даже явно ложные идеи умеют сделать привлекательными. Роман «Новь», как и «Дым», является по сути дела романом без героя в «тургеневском» понимании категории «герой». В отличие от «Дыма», в «Нови» повествовательно-эпический тон превалирует над лирическим и сатирическим. Вместе с тем сатирическое начало ощущается здесь не только в изображении реакционеров, но косвенно и в том, как подается «внесценический», но «витающий», как «дух над водами», образ «сильного человека» - руководителя революционного подполья Василия Николаевича, прототипом которого послужил Нечаев.

В жажде самопожертвования, в готовности подчиниться своему долгу или тому, что они считают своим долгом, в беззаветной любви своих молодых героев к правде Тургенев видит залог их органического нравственного родства с народом. Недаром роман окончивается многозначительной репликой о силе, движущей скромной энтузиасткой революции Машуриной, - «безымянная Русь». Не исключительные личности вроде Василия Николаевича, посылающие на верную гибель самоотверженных «романтиков реализма», а «безымянная Русь», идущая в революцию, предвещает новую эпоху жизни страны в романе «Новь».

Роман Тургенева составил важнейшее звено в истории литературы и опоэтизировал целую полосу русской жизни с ее трагизмом и красотой, противоречиями и идейными и культурными завоеваниями. Повесть этого писателя вызывала огромный читательский резонанс, составила уникальное явление в искусстве слова. Повести и рассказы Тургенева надолго делались центральным явлением литературы эпохи, поставленные в них вопросы рассматривались и по-разному решались в больших романах, а их герои прочно вошли в сознание русского читателя как воплощение социально-исторического типа: «Гамлет Щигровского уезда» (1848) и «Дневник лишнего человека» (1850), «Ася» (1857) и «Первая любовь» (1860), «Степной король Лир» (1870) и «Странная история» (1870), «Пунин и Бабурин» (1874).

Рассказывая об единичном случае из ежедневной жизни, о событии, иногда вовсе незначительном, иногда затрагивающем лишь узкий круг лиц, писатель ставил в них общественные и нравственные проблемы большой важности. Он утверждал значимость отдельной личности, отдельной судьбы, непреходящую ценность каждого мгновения жизни человека в обществе. В «Дневнике лишнего человека» несколько страниц записей в пожелтелой тетради рассказывают о разыгравшейся в стенах уединенной, забытой всеми комнаты «глухой драме» гибели одинокого человека, «приговоренного» врачами к смерти от чахотки. Мы слышим его страстную мольбу о жизни, его тоскливое воззвание к природе и ощущаем красоту простых, непритязательных, но бесценных для человека проявлений бытия, как их ощутил он, расставаясь с ними. Но в то же время мы делаемся невольными судьями умозрительной, отвлеченной культуры, в традициях которой был воспитан герой и которая лишила его способности непосредственно наслаждаться бытием, мы судим и самый идеал чистого интеллектуализма, а современники Тургенева освобождались от обаяния героя-гамлетиста, эгоистически противопоставившего себя остальному человечеству. Все это большое и разнообразное содержание Тургенев вмещает в несколько коротких глав, оформленных как дневниковые записи, и успевает вместе с тем «обозреть» бесполезно прошедшую жизнь героя.

Повесть «Ася», разделенная на маленькие - в две-три страницы каждая - главки, лаконично передает эпизоды более или менее случайных встреч молодого человека с юной девушкой, почти подростком, на поэтических берегах Рейна, в городке, который попался на пути их странствий. Посвящая нас в скромные события этого почти не состоявшегося романа, оборванного страхом молодого человека перед риском, его недоверием к собственному чувству, случайно сорвавшимися с языка неуместно рассудочными фразами, - писатель заставляет ощутить и поэзию летних вечеров (над описанием природы в этой повести Тургенев работал больше, чем над некоторыми значительными в сюжетном отношении эпизодами романов), и свежесть первого молодого чувства, робкого, но самоотверженного и бескомпромиссного, как революционный порыв, - чувства Аси, и разочарование старого рассказчика, вспоминающего о совершенной ошибке.

Вместе с тем он говорит о дворянском дилетантизме, который накладывает неизгладимый отпечаток на все дела личности, им зараженной, дает ощутить цену мгновения, которое может иногда стоить целой жизни, учит ответственности за свою и чужую судьбу и неоспоримо доказывает, что слово, сказанное в юности, в порыве случайных настроений, может нанести неисправимый вред, наложить тень на долгие годы существования человека. Он слагает гимн молодости, ее стихийной отваге и создает образ осторожного эгоиста, ставший, с легкой руки Чернышевского, в русской политической литературе нарицательным обозначением трусливого либерала. Русский критик поставил знак равенства между страхом перед любовью и страхом перед революционным делом, и определил свою статью не как всесторонний критический разбор произведения, а как «Размышления по прочтении повести г. Тургенева „Ася“». Однако ассоциации, которые у него вызвала лирическая история, рассказанная Тургеневым, не были чужды автору повести. Сопоставление самоотвержения в любви и в революционном подвиге было сделано Тургеневым в другой его лирической повести - «Вешние воды».

В «Странной истории» в коротких эпизодах-главках писатель рассказывает о великом и бессмысленном подвиге служения ложной религиозной идее и, возвеличивая этический максимализм молодого поколения, присущую ему жажду подвига и служения, ставит вопрос о самоотречении и властолюбии, об идейном смысле этических исканий.

В «Первой любви» в изящно рассказанных главах - лирических новеллах - писатель рисует случайное знакомство состоятельной и благополучной семьи с молодой, независимой и смелой девушкой, княжной Зинаидой, живущей трудно и неустроенно, и поэтизирует порыв, ставший первым прекрасным чувством для юноши, мучительной последней страстью для отца и единственной, роковой любовью для Зинаиды.

Произведения Тургенева в разных жанрах наглядно обнаруживают умение писателя лаконично передать большое содержание, извлечь эмоциональный и смысловой потенциал из сложных, разветвленных явлений жизни и воплотить его в слове и образе.

Роман Тургенева, пронизанный единством мысли и настроения, был столь четко и экономно скомпонован, что сам автор нередко свои романы склонен был определять как повести; повесть Тургенева, по значительности поставленных в ней проблем граничившая с романом, по объему нередко походила на рассказ; рассказы его по благородной сухости повествования приближались к очерку, а по поэтической тонкости и одухотворенности - к стихотворению в прозе, жанру, закономерно занявшему важное место в творчестве писателя. Стихотворение в прозе Тургенева - миниатюрный рассказ, насыщенный лирической эмоцией и по своей изящной, гармоничной организации и по «ударной» силе образов переходящий в область поэзии. Произведения повествовательных жанров Тургенева складываются из глав и эпизодов, носящих законченный и как бы самостоятельный характер. Внутри его романов можно выделить эпизоды, подобные повести (например, романтическая повесть роковой любви Павла Петровича Кирсанова, отличная по своему стилю от остального повествования романа «Отцы и дети»), внутри повестей - «обнаружить» стихотворения в прозе.

Нередко такие образования составляют композиционное ядро произведения. В повести «Степной король Лир» первоначально важную структурно-композиционную роль должно было играть сопоставление двух эпизодов: встречи летом в поле со счастливой красавицей Евлампией Харловой и встречи с нею же в голой зимней степи, когда она, пережившая тяжелые удары, в порыве раскаяния и самоосуждения тайно покидает родные места, чтобы навсегда удалиться в сектантский скит. Каждый из этих эпизодов был разработан как законченная гармоничная картина, стихотворение в прозе. Впоследствии писатель изменил композицию произведения и изъял из повести тщательно разработанное описание «ухода» Евлампии (см.: X, 402, 489).

Как ряд стихотворений в прозе, нанизанных на стержень сюжетного повествования, могут восприниматься описания природы в повести «Ася», а некоторые из них, как например эпизод пешего путешествия героя по горам и встречи его с крестьянской девочкой, по своей законченности представляются подобием органически включенного в повесть маленького рассказа. Не частные эпизоды, а общая композиция произведения была решающим, доминирующим началом, однако завершенность, замкнутость отдельных элементов повествования отражала существенную особенность творчества Тургенева. Ощущение содержательности отдельного случая, мгновения, составляющего звено в цепи событий, и высокий «авторитет» каждой фразы, передающей жизненную ситуацию, каждого слова, воплощающего ее суть, придавали самостоятельность отдельным эпизодам произведений Тургенева.

Этический смысл произведения и поэтическое его существо многократно преломлялось в его гранях, и у писателя всегда был соблазн выделить этот поэтический субстрат и найти ему лаконичное словесное выражение. Некоторые известные стихотворения в прозе Тургенева представляют собою вариацию ключевых до своему лирическому содержанию эпизодов его повестей и романов. Так, стихотворение в прозе «Деревня» во многом близко к XX главе «Дворянского гнезда», передающей настроения Лаврецкого, который, вернувшись в родные края, ощутил, что «никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины» (один из главных мотивов романа); стихотворение в прозе «Без гнезда» воссоздает лирические темы повести «Дневник лишнего человека» и XXVII главы романа «Накануне». «Порог» и «Чернорабочий и белоручка» связаны с романом «Новь».

Зависимость лирической проблематики стихотворений в прозе от эпизодов романов, повестей, рассказов является лишь частным случаем существовавшей наряду с другими, подчас противоположно направленными, тенденциями творчества Тургенева его склонности к «конденсации» лирического содержания в образе и слове, к упрощению, усиливающему его выражение. В творчестве Тургенева можно усмотреть своеобразные ряды воплощения лирических тем, в которых на одном краю окажется роман, на другом же - фраза записей Тургенева (впервые опубликованных в т. 10 Полного собрания сочинений Тургенева в 28-ми т.) или даже отдельное слово, овеянное лиризмом.

Приведем примеры таких рядов все более «сжимающегося» выражения лирической темы в творчестве Тургенева, оговорившись, что тенденция эта не выражалась в эволюции творчества писателя и мысленные ряды, о которых идет речь, не носят хронологического характера. 1) Романы «Накануне» и «Новь», рассказ «Странная история», стихотворения в прозе «Порог», «Памяти Ю. П. Вревской» и… отдельное слово, которым писатель озаглавил романы, придав одному из них тревожное, волнующее звучание («Накануне»), другому - бодрое, обнадеживающее и дополняющее его трагическое содержание нотой веры в будущее («Новь»). 2) Роман «Дым», повесть «Вешние воды», рассказ «Довольно», стихотворение в прозе «Как хороши, как свежи были розы», запись-изречение «Старому человеку дороги одни старые воспоминания» (X, 325) и само название «Дым», в одном слове-метафоре выразившее трагическое разочарование в смысле бытия и ощущение безвозвратно, как дым, уходящей жизни. 3) Повести «Постоялый двор» и «Муму», рассказы из «Записок охотника», стихотворения в прозе «Щи», «Маша», записи: «Барин сечет встречного мужика за то, что любит табак, а табаку и не имеет» или «А. Меня пропивают! - Кто? А. Жених с отцом!» (X, 326).

Любопытно отметить, что, охотно вводя произведения «малых форм» в художественную ткань более крупных своих сочинений (стихотворения введены в «Дворянское гнездо», «Новь», стихотворения в прозе - в повесть «Первая любовь»), Тургенев в стихотворения в прозе также вкрапливал в качестве более лаконичного жанра поэтические цитаты, которые, превращаясь в своеобразный лейтмотив в составе данного произведения, приобретали в его контексте новое поэтическое звучание. Например: «Как хороши, как свежи были розы», «О, моя молодость! О моя свежесть!». Более того, в творчестве Тургенева имело место и «обыгрывание» в качестве «первичного образа» единичного слова, которое подвергалось своеобразному поэтическому комментированию, выявлявшему его лирическое содержание, подобно тому как в стихотворениях в прозе подчас поэтически «комментировалась» фраза-цитата. Таким словом является, например, «довольно» в одноименном лирико-философском рассказе Тургенева.

В каждом жанре, в котором писал Тургенев, в особенности же в прозаических жанрах (в них он почти исключительно выступал в зрелый период своего творчества), он создал образцовые художественные произведения, шедевры. Тургенев был великим инициатором, «изобретателем» художественной проблематики, которую он вносил в литературу своего времени и делал предметом коллективной разработки, привлекая к ней внимание и возбуждая тем самым творческую активность других писателей.

Необыкновенная «удачливость» Тургенева как создателя сюжетов, типов, как «открывателя» новых проблем и вопросов и провозвестника новых форм в искусстве слова объясняется не только его огромным художественным даром, не только его исключительной чуткостью к современной жизни и ее потребностям, но присущим ему неисчерпаемым, можно сказать, героическим интересом к чужой личности, к творчеству всех участников литературного процесса, к мировой жизни искусства. Никто не следил за развитием русской и всех европейских литератур так систематично и внимательно, как Тургенев, никто не читал так много, никто не вступал в такие широкие личные контакты с писателями и не был способен так доброжелательно и увлеченно вникать в особенности интересов, художественных исканий товарища по перу, никто не ощущал так живо и органично коллективности литературного процесса, как он.

Вместе с тем эта погруженность во всемирную жизнь литературы, в существеннейшие процессы ее национального развития совмещалась у Тургенева с живым интересом к микрокосму искусства слова. Работа над словом была делом его жизни. Он был великим мастером изложения, литературного повествования. В пору, когда в литературе обозначилось тяготение к крупным, эпическим формам, он показал возможность выражения эпического содержания в изящном кратком повествовании, раскрыл содержательность и весомость каждого слова русского языка. Тургеневу мы более чем кому-либо другому из писателей обязаны тем, что не прервалась традиция лаконичной прозы, идущая от Пушкина, и что русская литература конца XIX - начала XX в. была столь богата прекрасными стилистами; во многом ему мы обязаны возможностью появления в нашей литературе великого Чехова.

Примечания:

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 20, с. 141.

Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 6. М. - Л., 1963, с. 100.

См.: Бялый Г. А. Тургенев и русский реализм. М. - Л., 1962, с. 109.

Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т., 18, кн. 1. М., 1975, с. 212.

Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 6, с. 120–121.

Четкость и некоторая умышленная схематичность как общей структуры романа, так и отдельных его образов были отмечены современной писателю критикой: К. Н. Леонтьевым в «Письме провинциала к г. Тургеневу» (Отеч. зап., 1860, № 5, отд. III, с. 21) и Н. К. Михайловским, который утверждал, что писатель «tour de force (здесь: искусственный прием, - Л. Л.) устроил <…> в „Накануне“, разместив вокруг Елены Берсенева, Шубина, Инсарова и Курнатовского» (Михайловский Н. К. Литературно-критические статьи. М., 1957, с. 272).

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 26, с. 218.

Об отражении воззрений деятелей революционной демократии - сотрудников «Современника» во взглядах Базарова см.: Клеман М. К. И. С. Тургенев. Л., 1936, с. 143–148; Батюто А. И. 1) Роман «Отцы и дети» и некоторые вопросы разночинно-демократической эстетики. - Научные доклады высшей школы. Филологические науки, 1950, № 4, с. 96–107; 2) Тургенев-романист. Л., 1972, с. 222–239.

См.: Пустовойт П. Г. Роман Тургенева «Отцы и дети» и идейная борьба 60-х годов XIX века. М., 1965. - В 1958 г. возникла оживленная полемика по вопросу об отношении Тургенева к Базарову. См.: Библиография литературы о И. С. Тургеневе. Под ред. Л. Н. Назаровой и А. Д. Алексеева. Л., 1970, с. 90–91, 99, 100, 105.

Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т., т. 7. М., 1956, с. 208.

См.: Бялый Г. Роман Тургенева «Отцы и дети». М. - Л., 1963, с. 57–65.

Толстой Л. Н. Полн. собр. соч., т. 63. М., 1934, с. 150.

О значении понятия «безымянная Русь» в «Нови» см.: Буданова Н. Ф. «Новь». «Безымянная Русь» в романе Тургенева. - В кн.: Тургеневский сб., 3. Л., 1967, с. 159–163.

(343 слова) Тургенев Иван Сергеевич – писатель, творчество которого сыграло немаловажную роль в русской литературе второй половины XIX века. Реальная жизнь в трудах автора представлена, как она есть, без прикрас. Безусловно, это не могло не привлекать читателей, ведь в его творениях люди видели себя и окружающую их действительность.

Так как литературная деятельность Тургенева развивалась в эпоху крепостного права, эта тема отразилась во многих его произведениях. Взять, к примеру, сборник рассказов «Записки охотника». В нем писатель изображает крепостных крестьян мудрыми и талантливыми людьми, гораздо более человечными, нежели их господа. Моральные и духовные качества простонародья в этих рассказах достойны высокой оценки.

Роман «Дворянское гнездо» демонстрирует нам лучших представителей русского дворянства, образы этих людей не выдуманы автором, в их чертах мы легко можем узреть современников писателя. Тургенев также описывает крестьян с сочувствием и симпатией, ведь именно один из таких деревенских мужиков многому научил самого литератора, занимаясь переводами с нескольких языков. Поэтому Иван Сергеевич считал крепостное право главной причиной социального разлада, который калечит абсолютно всех – и крестьян, и помещиков. Оно препятствует развитию простонародья и приковывает дворян к ничтожной праздности, которая развращает их.

Черты реализма можно проследить и в одном из самых известных романов Тургенева «Отцы и дети». Здесь также представлена жизнь бедных крестьян под гнетом помещиков, однако эта тема уже отходит на второй план. Конфликт поколений, показанный в этом произведении, и есть не что иное, как жестокая реальность современного мира. В этом противостоянии литератор никого не выгородил и не возвеличил. Он с суровой прямотой изобразил закат родной для него эпохи и расцвет нового времени, с которым сам автор не ладил. Я думаю, конфликт поколений не потеряет свою актуальность и через сто лет, и через двести. Этим и отличается роман – он, что называется, «на века». При этом он написан честно, без попыток оправдать или же осудить кого-либо.

Итак, творчество Ивана Сергеевича Тургенева не только способствовало духовному воспитанию русского общества, но и повлияло на историю русской литературы. Писатель нашел вдохновение в ненависти к крепостному праву, в сочувствии простому народу. Ему удавалось подмечать все те важные явления современности, происходившие вокруг, и поднимать в своих произведениях именно те вопросы, которые больше всего волновали людей.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

100 р бонус за первый заказ

Выберите тип работы Дипломная работа Курсовая работа Реферат Магистерская диссертация Отчёт по практике Статья Доклад Рецензия Контрольная работа Монография Решение задач Бизнес-план Ответы на вопросы Творческая работа Эссе Чертёж Сочинения Перевод Презентации Набор текста Другое Повышение уникальности текста Кандидатская диссертация Лабораторная работа Помощь on-line

Узнать цену

Иван Сергеевич Тургенев (1818–1883) принадлежит к числу писателей, внесших наиболее значительный вклад в развитие русской литературы второй половины XIX в.

Реальная картина современной жизни в произведениях Тургенева овеяна глубоким гуманизмом, верой в творческие и нравственные силы родного народа, в прогрессивное развитие русского общества. Писатель знал, что историческое движение сопровождается борьбой сил, интересов и устремлений. Он был убежден, что литература помогает обществу осознать свои цели. Выражая мысли, чувства и чаяния современников, литература запечатлевает и передает грядущим поколениям духовный опыт эпохи, имеющий непреходящую ценность, как и характеры людей, порожденные временем. Внимание Тургенева было постоянно приковано к новым явлениям жизни общества. Глубоко уважая традиции национальной культуры, черпая в них творческие импульсы, Тургенев с интересом и сочувствием следил за намечающимися, еще не заметными для большинства современников изменениями общественной психологии, за вновь возникающими идеологическими течениями и социальными типами. В художественном осмыслении действительности он отличался исключительной прозорливостью и чуткостью.

Тургенев первый в русской литературе создал книгу, в которой через картины ежедневного современного деревенского быта и многочисленные образы крестьян была выражена мысль о том, что закрепощенный народ составляет корень, живую душу нации («Записки охотника»).

Первым сделал он и попытку воплотить идеал человека эпохи падения крепостного права - 60-х гг. - идеал активного деятеля, борца, убежденного демократа («Накануне»). Тургеневу же принадлежит инициатива анализа личности «нового человека» - шестидесятника, оценки его нравственных качеств и психологических особенностей. Изобразив демократа-материалиста, сурово отвергающего устои дворянской культуры и под декларации о полноте отрицания, о своем «нигилизме» утверждающего новые принципы взаимоотношений между людьми, Тургенев показал высокое общечеловеческое содержание этих новых идеалов, находящихся в процессе становления. Образ Базарова не был нормативен. Он будоражил умы, вызывая на спор. Сразу после своего появления тургеневский герой стал предметом страстного обсуждения, борьбы мнений.

Тургенев первый оценил значение и другого проявления социальных сдвигов, которые происходили в России в 60-х гг. XIX в., - изменения роли женщины в жизни общества и самого типа передовых женщин. Писатель заметил, что разрушению крепостнических дворянских гнезд и патриархальных крестьянских общин сопутствует стремление лучших людей России, в том числе и женщин, к расширению своего кругозора, увеличению арены своей деятельности. Окончательно отходит в прошлое идеал «теремной» женщины, помыслы которой ограничены кругом семьи, и именно в процессе приобщения женщины к разнородным интересам времени, включения ее в интеллектуальную, творческую жизнь поколения и даже в политическую борьбу открывается все богатство ее натуры, в полной мере обнаруживается то гуманное влияние, которое она может оказать на современников («Накануне», «Новь», «Памяти Ю. П. Вревской», «Порог»). Наблюдательность Тургенева, его художественная зоркость, его умение подойти с историческим критерием к современным событиям привели к тому, что Тургенев, несмотря на свои либеральные политические убеждения, одним из первых писателей оценил высокое этическое значение самоотверженного служения идеалу, подвига революционерок-народниц.

Тургенев знал и любил своих читателей, его творчество отвечало на вопросы, которые их волновали, и ставило перед ними новые, важные социальные и нравственные проблемы.

Вместе с тем уже на относительно ранних этапах своей деятельности Тургенев приобрел значение «писателя для писателей». Его произведения открывали перед литературой новые перспективы, на него смотрели как на мастера, авторитетного судью в вопросах искусства, и он ощущал свою ответственность за его судьбы.

Участие в литературе, работу над словом, художественное развитие русского литературного языка Тургенев считал своим долгом и общественным служением.

На закате своих дней он выразил в лаконичных, отточенных формулах стихотворения в прозе «Русский язык» мысли, которые были ему дороги на протяжении всей жизни.

Издатель журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевич писал ученому - историку и филологу А. Н. Пыпину об этом стихотворении Тургенева, которое он определяет как «думу» писателя: «Величиной она ровно пять строк, но это золотые строки, в которых сказано более, чем в ином трактате; с такою любовью мог бы Паганини отозваться о своей скрипке».

Однако, говоря о своем «инструменте», о русском языке, которым он владел, как виртуоз, Тургенев думал не о технике искусства, а о проблемах исторической жизни народа. Лирической эмоцией, выраженной в этом стихотворении, была скорбь гражданина, трагически переживающего социальные и политические коллизии своего времени, но горячо верящего в будущее родной страны. Начинаясь словами «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины…», оно оканчивается убежденным восклицанием писателя: «…нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!».

Глава десятая. Итоги творчества

После "Нови" Тургенев не создал ничего принципиально нового в идейном отношении. В "Старых портретах" (1880) и "Отчаянном" (1881) мы видим всё те же наблюдения над русской стариной, проникнутые тем же стремлением найти в старой жизни параллели к современности. "Отчаянный" Миша нимало не напоминает современную молодежь по ее внутреннему миру и идейным стремлениям, но, по мысли Тургенева, психологическая основа его типа однородна с типом современной молодежи: широта натуры, "отчаянность", стремление во всем дойти до крайности, доброта и даже жажда "самоистребления".

"Песнь торжествующей любви" (1881) и "Клара Милич" (1882) продолжают старую тургеневскую тему "подчинения воли". Так в последние годы жизни и творчества повторял Тургенев свои старые идеи, мотивы и темы. Он не ограничился этим и собрал их воедино в том цикле миниатюр, которые составили знаменитые его "Стихотворения в прозе" ("Senilia"). Быть может, эти стихотворения в прозе возникли как подготовительные этюды к будущим большим работам; об этом сам Тургенев говорил Стасюлевичу. К тому же одно из стихотворений ("Встреча") он снабдил соответствующей пометкой в рукописи и действительно включил его в состав "Клары Милич". Во всяком случае, собранные воедино, они образовали своеобразную поэтическую исповедь Тургенева, его завещание, конспект всего передуманного и пережитого. Давние размышления как бы сгустились и приняли особо конденсированную форму коротких рассказов, лирических монологов, аллегорических образов, фантастических картин, поучительных притч, снабженных иной раз заключительной моралью: "Я понял, что и я получил подаяние от брата моего" ("Нищий"); "Житье дуракам между трусами" ("Дурак"); "Бей меня! но выслушай!" - говорил афинский вождь спартанскому. "Бей меня - но будь здоров и сыт!" - должны говорить мы" ("Услышишь суд глупца"); "Только ею, только любовью держится и движется жизнь" ("Воробей") и т. д.

По содержанию, стилю и тону многие стихотворения в прозе представляют собой как бы ответвление прежних крупных произведений Тургенева. Иные восходят к "Запискам охотника" ("Щи", "Маша", "Два богача"), иные к любовным повестям ("Роза"), иные к романам. Так, "Деревня" напоминает гл. XX "Дворянского гнезда", а "Порог", "Чернорабочий и белоручка" связаны с "Новью"; стихотворения в прозе, развивающие тему бренности жизни, тяготеют к "Довольно"; персонифицированные фантастические образы смерти ("Насекомое", "Старуха") ведут свое начало от "Призраков". "Призраками" и "Довольно" подготовлена была и самая форма отрывков, эпизодов, размышлений и лирических монологов, вполне законченных каждый в отдельности и связанных друг с другом единством мысли и настроения.

Круг этих мыслей и настроений нам уже знаком по прежним произведениям Тургенева. В "Стихотворениях в прозе" развертываются перед нами мотивы тщеты существования, бессмысленности надежд на личное счастье" стихийного равнодушия к человеку вечной природы, которая выступает в виде грозной необходимости, подчиняющей себе свободу при помощи грубой силы; все эти мотивы сливаются в единое представление неизбежности и непредотвратимости гибели, космической и личной. И рядом с этим, на равных правах, выступает с не меньшей силой другой круг мотивов и настроений: любовь, побеждающая страх смерти; красота искусства ("Стой!"); нравственная красота народного характера и чувства ("Щи"); моральное величие подвига ("Порог",. "Памяти Ю. П. Вревской"); апология борьбы и мужества ("Мы еще повоюем!"); животворящее чувство родины ("Деревня", "Русский язык").

В этом откровенном и прямом соединении противоречивых рядов чувств и представлений о жизни заключена наиболее интимная исповедь Тургенева, итог всей его жизни.

Об этом итоге прекрасно и верно сказал Л. Н. Толстой в письме к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 года: "Он жил, искал и в произведениях своих высказывал то, что он нашел,- все, что нашел. Он не употреблял свой талант (уменье хорошо изображать) на то, чтобы скрывать свою душу, как это делали и делают, а на то, чтобы всю ее выворотить наружу. Ему нечего было бояться. По-моему, в его жизни и произведениях есть три фазиса: 1) вера в красоту (женскую любовь - искусство). Это выражено во многих и многих его вещах; 2) сомнение в этом и сомнение во всем. И это выражено и трогательно, и прелестно в "Довольно", и 3) не формулированная... двигавшая им и в жизни, и в писаниях, вера в добро - любовь и самоотвержение, выраженная всеми его типами самоотверженных и ярче, и прелестнее всего в "Дон-Кихоте", где парадоксальность и особенность формы освобождала его от его стыдливости перед ролью проповедника добра". 1*

Краткие и сжатые обобщения, появившиеся в "Стихотворениях в прозе", как нельзя более характерны для тенденций тургеневского реализма. Даже стремясь "выворотить наружу" самую интимную суть своих душевных переживаний, Тургенев хочет возвести свою исповедь к общим законам жизни, представить свои личные страдания и тревоги как результат воздействия на человека сил истории или природы. Каждый человек, которого рисует Тургенев, предстает в его изображении либо как воплощение исторических сил данной страны и народа, либо как результат подспудной, незримой работы стихийных сил, в конечном итоге - сил природы, "необходимости". Вот почему у Тургенева рассказ о человеке, об отдельном эпизоде его жизни почти всегда превращается в рассказ о его "судьбе", исторической и внеисторической.

"Мне недавно пришло в голову,- писал Тургенев 14 октября 1859 года графине Ламберт,- что в судьбе почти каждого человека есть что-то трагическое,- только часто это трагическое закрыто от самого человека пошлой поверхностью жизни. Кто останавливается на поверхности (а таких много), тот часто и не подозревает, что он - герой трагедии... Кругом меня все мирные, тихие существования, а как приглядишься - трагическое виднеется в каждом, либо свое, либо наложенное историей, развитием народа". 2*

"Трагическое" в сознании Тургенева - это прежде всего необходимое, неизбежное, от человека не зависящее. Художественное отражение проявлений "необходимости" - эту задачу Тургенев решает в каждом своем значительном произведении. В судьбе каждого человека он непременно хочет увидеть и показать "либо свое" (т. е. определенное стихийными законами жизни), "либо наложенное историей, развитием народа". В первом случае это будет тургеневская повесть, во втором случае - тургеневский роман. Если в центре повествования находится любовный эпизод, то он также подается не как интимный и частный случай, а непременно либо в связи с общим философским пониманием жизни и ее законов, либо в связи с исторической характеристикой человека.

В духе общих художественных принципов Тургенева и психологический анализ проводится им не для выяснения случайных и зыбких сцеплений мыслей и настроений, не для изображения самого психического процесса, а для выражения устойчивых психических свойств, либо, по мысли Тургенева, определенных положением человека среди стихийных жизненных сил, либо опять-таки "наложенных историей, развитием народа".

Изображение природы подчинено у Тургенева тому же заданию. Природа выступает как средоточие тех естественных сил, которые окружают человека, часто подавляют его своей неизменностью и мощью, часто оживляют его и увлекают этой же мощью и красотой. Герой Тургенева осознает себя в связи с природой; поэтому пейзаж связан с изображением душевной жизни, он ей аккомпанирует непосредственно или контрастно.

Тургенев скупо отбирает факты и явления жизни и стремится достигнуть эффекта немногими, строго рассчитанными средствами. Л. Толстой упрекал Лескова в чрезмерности. Тургенева в этом никто упрекнуть не смог бы. Его закон - мера и норма, принцип необходимого и достаточного.

Тот же принцип гармонии, меры и нормы вносит он и в свой слог, в свой язык.

Русский язык он воспринимает прежде всего как создание народа и потому как выражение коренных свойств народного характера. Больше того, язык, сточки зрения Тургенева, отражает не только настоящие, но и будущие свойства народа, его потенциальные качества и возможности. "Хотя он не имеет бескостной гибкости французского языка,- писал Тургенев,- для выражения многих и лучших мыслей, он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе". 3* Тем, кто скептически относился к судьбам России, Тургенев говорил:

"И я бы, может быть, сомневался в них - но язык? Куда денут скептики наш гибкий, чарующий, волшебный язык? - Поверьте, господа, народ, у которого такой язык,- народ великий!" 4*

Итак, роль писателя по отношению к языку, который дан ему народом, заключается прежде всего в регулировании, в направлении, в отборе ("направить часть этих волн"), т. е. опять-таки в нормализации.

В 1911 году М. Горький писал К. Треневу: "Проштудируйте богатейших лексикаторов наших - Лескова, Печерского, Левитова купно с такими изящными формовщиками слова и знатоками пластики, каковы Тургенев, Чехов, Короленко". 5* Два ряда писателей намечает здесь Горький: одни открывают и собирают словесные богатства языка ("богатейшие лексикаторы"), другие оформляют накопленные богатства и вырабатывают норму литературной речи ("изящные формовщики слова"). Тургенев, естественно, находит себе место во втором ряду, среди "формовщиков слова", он открывает этот ряд как его бесспорный глава.

В письме к О. К. Гижицкой (1878) Тургенев высказал главные свои языковые требования. Он советует своей корреспондентке избегать того языка, который он называет журнальным. "Слог этот,- говорит он,- отличается какой-то хлесткой небрежностью и распущенностью, неточностью эпитетов и неправильностью языка".

За этой отрицательной формулой своих языковых требований Тургенев дает и формулу положительную: "при передаче собственных мыслей и чувств не брать сгоряча готовых, ходячих (большей частью не точных или приблизительно точных) выражений - а стараться ясно, просто и сознательно верно воспроизводить словом то, что пришло в голову". 6*

Осуществление этого принципа в художественной практике самого Тургенева было задачей более чем трудной, потому что "просто" нужно было говорить о вещах далеко не простых, а "ясно" - не только о событиях внешних, зримых и ощутимых. "Ясность" нужна была Тургеневу для того, чтобы передать "внутренний трепет неясных чувств и ожиданий" ("Переписка"). Довести сложное до простоты, неясное, смутное до точности и верности - таково задание Тургенева-стилиста. Вот почему он восхищался таким, например, пушкинским словосочетанием, как "тяжелое умиленье" ("С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны"). По поводу этих строк Тургенев говорил Л. Нелидовой: "Заметили ли вы это выражение: "с каким тяжелым умиленьем"? - А! Понимаете ли вы, как это сказано? Я дал бы себе отрезать по мизинцу на каждой руке за то, чтобы суметь так сказать". 7*

Принцип сложной простоты и точного выражения "неясных чувств и ожиданий" приводит к таким характерно тургеневским словосочетаниям, как "сочувственное негодование", "ласковое презрение", "острая теплота" (воздуха), "кислый треск" (кузнечиков) или "молчание полноты" и "колыхание счастья". А язык тургеневского психологического анализа приводит к таким характеристикам-уподоблениям: "Разнообразнейшие чувства, легкие, быстрые, как тени облаков в солнечный ветреный день, перебегали то и дело по ее глазам и губам" ("Первая любовь"). "Очертания их были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших тучек" ("Дворянское гнездо"). Или: "Вся жизнь моя озарилась любовью, именно вся, до самых мелочей, словно темная, заброшенная комната, в которую внесли свечку" ("Дневник лишнего человека"). Тургенев как бы доказывает, что ни одно слово не сказано здесь в неточном или приблизительно точном смысле: вся - "именно вся, до самых мелочей"; озарилась - "словно темная, заброшенная комната" и т. д.

Стремление дать простое и точное выражение сложным и неясным явлениям естественно влечет к афористичности, сентенциозности; поэтому тургеневские характеристики, определения, сравнения часто приобретают афористическую форму: "Оно, счастье - как здоровье: когда его не замечаешь, значит оно есть" ("Фауст"). "Любовь даже вовсе не чувство - она болезнь- известное состояние души и тела; она не развивается постепенно - в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли - ни дать, ни взять. холера или лихорадка..." ("Переписка"). "Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее - когда захочет" ("Накануне"). В последнем примере афоризм явственно перерастает в аллегорию; вот почему в "Стихотворениях в прозе", в которых языковые и стилистические тенденции Тургенева выражены с наибольшей прямотой и ясностью, особенно много встречается законченных афоризмов и аллегорий.

Изображение "неясных чувств и ожиданий" очень часто находит у Тургенева другое русло и выражается в лирической декламации, как например в "Довольно": "О скамейка, на которой мы сидели молча, с поникшими от избытка чувств головами,- не забыть мне тебя до смертного моего часа!" Примеры этого рода настолько многочисленны и знакомы, что их нет надобности приводить. Именно эта струя тургеневского языка и стиля вызывала нарекания критики в склонности Тургенева к старомодным "тонкочувствительным излияниям". Отмечалось также, что именно в этих случаях проза Тургенева тесно соприкасается с поэтической речью, хотя стремление сблизить прозу со стихом характерно для всего тургеневского творчества, начиная с ранних его прозаических опытов и кончая "Стихотворениями в прозе".

На протяжении всего своего творчества Тургенев сознательно сближал прозу с поэзией, устанавливал равновесие между Ними. Его позиция в вопросе о соотношении стиха и прозы заметно отлична от пушкинской. Как Пушкин стремился отделить прозу от стиха, найти для прозы свои законы, утвердить в прозе "прелесть нагой простоты", освободить ее от лиризма и сделать орудием логической мысли,- так Тургенев стремился к обратному: к прозе, обладающей всеми возможностями поэтической речи, к прозе гармонически упорядоченной, лирической, соединяющей в себе точность логической мысли со сложностью поэтического настроения,- словом, он стремился, в конечном счете, к стихотворениям в прозе. В различии соотношения стиха и прозы у Пушкина и Тургенева сказалось различие этапов русской литературной речи. Пушкин создавал новый литературный язык и заботился о кристаллизации его элементов; Тургенев распоряжался всеми богатствами, приобретенными в результате пушкинской реформы, упорядочивал и оформлял их; он не подражал Пушкину, а развивал его достижения.

Сложность и точность, ясность и благозвучие, простота и сила - эти черты языка Тургенева были восприняты последующими поколениями как драгоценное наследие. Недаром тургеневский язык нашел высокую оценку у Ленина. "Мы лучше вас знаем,- писал он, обращаясь к либералам,- что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского - велик и могуч". 8 * Характерно, что в ленинском перечне мастеров русского слова имя Тургенева стоит на первом месте.

Историческое значение достижений тургеневского реализма громадно. В "Записках охотника" Тургенев создал типический образ русского крестьянина, образ одновременно социальный и национальный. Тургенев "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил... С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души!" 9*

Развивая традиции Пушкина, Тургенев разработал особый тип "свободного" романа, в котором повествование о личной судьбе героя превращается в цельную картину социально-политической и идейной жизни страны в определенный период ее истории. Сменявшие друг друга герои романов Тургенева, представители разных идейных поколений, образовали в сознании читателей России и всего мира типический образ мыслящего русского человека, осознающего свою личную судьбу в неразрывной связи с судьбами своей страны. Точно так же и образы героинь Тургенева, при всем неповторимом своеобразии каждой из них, сложились в характерный для России единый образ "тургеневской девушки", чье сердце устроено так, что оно может полюбить только избранника России.

Замечательное свойство Тургенева как великого реалиста заключалось в его искусстве улавливать новые, нарождающиеся общественные явления, еще далеко не упрочившиеся, но уже растущие, развивающиеся. Возникновение и смена идейных веяний, культурных течений, общественных настроений - это был для Тургенева постоянный предмет самого пристального художественного изучения. ".. . Мы можем сказать смело,- писал Добролюбов,- что если уже г. Тургенев тронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений,- это служит ручательством за то, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко пред глазами всех" (II, 209). Сила реализма обеспечила творчеству Тургенева широкую популярность не только в России, но и за рубежом. Мировая литература испытала на себе плодотворное влияние творчества Тургенева в целом и в особенности его "Записок охотника" и романов. 10* Умение Тургенева гармонически подчинять все художественные средства идейной цели повествования стало нормой и образцом для крупнейших писателей мира. Популярность Тургенева за рубежом еще при жизни писателя достигла колоссальных размеров. Знакомясь с произведениями Тургенева, зарубежные читатели усваивали традиции русской реалистической школы.

Либерализм в политике, пессимизм в философии - все эти черты тургеневского творчества отошли в прошлое и стали достоянием истории, но принципы реалистического искусства Тургенева сохранили свое непреходящее значение.

Вспомним цитированные выше замечательные тургеневские слова: "Одно лишь настоящее, могущественно выраженное характерами и талантами, становится неумирающим прошедшим". Справедливость этих слов Тургенев доказал всей своей деятельностью. Разрабатывая злободневные темы своего времени, он создал образ великой страны, полной неисчерпаемых возможностей и нравственных сил,- страны, где простые земледельцы, несмотря на многовековое угнетение, сберегли лучшие человеческие черты, где образованные люди, чуждаясь узко личных целей, стремились к осуществлению национальных и социальных задач, отыскивая свою дорогу иной раз ощупью, среди мрака, где передовые деятели, "центральные натуры" составили целую плеяду людей ума и таланта, "в челе которых блистает Пушкин".

Этот образ России, нарисованный великим реалистом, обогатил художественное сознание всего человечества. Созданные Тургеневым характеры и типы, несравненные картины русской жизни и русской природы далеко вышли за рамки его эпохи: они стали нашим неумирающим прошедшим и, в этом смысле, нашим живым настоящим.

Примечания

1* (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 63. М. - Л., ГИХЛ, 1934, стр. 150. )

2* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт. М., 1915, стр. 50-51. )

3* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт, стр. 64. )

4* (Н. В. Щербань. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем (1861-1875). - "Русский вестник", 1890, № 7, стр. 12-13. Насколько устойчиво было у Тургенева такое отношение к русскому языку, не только как к отражению лучших свойств русского национального характера, но и как к залогу великого будущего русского народа, свидетельствует его знаменитое стихотворение в прозе "Русский язык". Для него русский язык - нечто гораздо более важное, чем средство выражения мыслей, чем "простой рычаг"; язык - национальное достояние. Отсюда характерный для Тургенева призыв - беречь русский язык: "берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает, опять-таки Пушкин! - Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!" (X, 357). Язык литературы, разработанный русскими писателями во главе с Пушкиным, был для Тургенева неразрывно связан с общенародным языком. Поэтому он решительно отвергал попытки создания какого-то особого языка для литературы в отрыве от языка общенародного. "Создать язык!! - восклицал он,- создать море. Оно разлилось кругом безбрежными и бездонными волнами; наше писательское дело - направить часть этих волн в наше русло, на нашу мельницу!" (XII, 436). )

5* (М. Горький. Собрание сочинений, т. 29. М., ГИХЛ, 1955, стр. 212. )

6* ("Слово", сб. VIII. М., б. г., стр. 26, 27. )

7* ("Вестник Европы", 1909, № 9, стр. 232-233. )

8* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 20, стр. 55. )

9* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. X. М., Изд-во Академии наук СССР, 1956, стр. 346. )

10* (См.: М. П. Алексеев. Мировое значение "Записок охотника". - "Записки охотника" И. С. Тургенева. Статьи и материалы. Орел, 1955, него же: И. С. Тургенев - пропагандист русской литературы на Западе. - Труды отдела новой русской литературы. М,- Л. Изд. Академии наук СССР, 1948. )

Творчество Тургенева отражает жизнь в ее конфликтах, представляет разнообразные социальные ориентации российской жизни 60-х годов ХIХвека, привлекает внимание к наиболее характерным социальным и историческим типам. Для этого писателя характерно как постижение реальной народной жизни и народных типов, так и новых идей, влияющих на умонастроения людей, которые своей жизнью проверяют величие и ущербность исторических веяний.

Черты реализма в романе «Отцы и дети»

Важная черта романа Тургенева - отражение типичных, а потому и реалистичных, для русской культуры характеров. По-новому показывает писатель и образ «лишнего человека»: «лишний человек» Тургенева способен проявить себя не в конкретном поступке, а исключительно словесно, в призывах к действию («Рудин», «Дым»).

Новый тип героя

Новая для российской действительности, но в то же время типичная фигура - это. В нем воплотились реальные черты революционеров -демократов 60-х годов:

• позитивизм как философия Базарова провозглашает превосходство жизненной силы над моральными категориями - долгом, честью и т.п;
• эстетические взгляды героя близки к взглядам -

«Прекрасно то, что полезно»;

• эксперимент для героя - единственный способ изучения человека и природы и человека.

Сочетание типического и индивидуального в судьбах главных антагонистов - Базарова и Павла Петровича Кирсанова - выражено наиболее рельефно:

• судьба Базарова - типичная судьба разночинца, однако его смерть в конце романа - это индивидуальный ход автора;
• судьба Павла Петровича тоже типична, однако ее индивидуальность связана с любовной историей героя, что могло бы при другом характере иметь и другую развязку.

В романе «Отцы и дети» отсутствует внешняя (недаром волна критики обрушилась на Тургенева и со стороны либералов, и со стороны демократов: и те и другие посчитали роман пасквилем).

Однако автор, не выражая открыто своей оценки, композицией романа, сюжетными ходами показывает неправоту героев (высказывания Базарова о любви - любовь героя к Одинцовой). Особое значение в выражении авторской позиции имеет описание сельского кладбища, на котором похоронен Базаров. Идеи умирают вместе с их основателями, человек смертен, но природа вечна. В этом жизненный и философский реализм писателя.

Композиционное решение романа

Роман построен как диалог противников, диалог поколений, который автор переносит в плоскость социально-идеологических концепций. Павел Петрович и Базаров изначально обозначены в романе как непримиримых антагониста. Ходом сюжета Тургенев доказывает, что позиции и того и другого слишком категоричны и поэтому не могут быть признаны верными. Для самого Тургенева нигилизм Базарова неприемлем, так как не имеет позитивной программы.

В основе композиции - реальный конфликт между либералами и революционерами-демократами как двумя поколениями людей, думающих о судьбах России. Именно в композиции заложена полемика автора с героем. Так, за безапелляционными суждениями главного пероснажа о любви, об отношении к женщине (Базаров об Одинцовой:

«… этакое богатое тело! - хоть сейчас в анатомический театр»)

следует рассказ о любви героя к Одинцовой. Эта любовь опровергает утверждения героя, а автору позволяет высказать свое несогласие с его позицией. Жизнь многообразнее утверждений нигилиста.

Композиция романа «Отцы и дети» может быть разделена на две части: Тургенев дважды проводит героя по кругу - Марьино, Никольское, родительский дом.

Это позволяет писателю показать, что Базаров, познавший сомнения, мучительно пытающийся сохранить свою теорию, спрятаться за ней от сложностей реального мира, проигрывает в этой схватке.

Образная система - реализм персонажей романа

Важны все персонажи. Так Павел Петрович - главный противник Базарова. Николай Петрович, Аркадий - это тоже участники спора, но их высказывания значительно мягче, они дополняют спорщиков, но в то же время показывают, что жизнь гораздо разнообразней. Анна Сергеевна Одинцова не похожа на тургеневских девушек прежних романов. Она человек, который знает, чего он хочет.

Любовь к Одинцовой - испытание и для нее, и для Базарова.

Гротескные фигуры Ситникова и Кукшиной дискредитируют позиции нигилиста Базарова, показывают, до какого абсурда может быть доведена социальная теория, если ее переносят на общество люди, подобные Ситникову и Кукшиной.

В композиции, в раскрытии характеров особую роль играет эпилог

• примат вечной на смертным человеком в описании могилы Базарова,
• кульминация идеи нелепости нигилизма и его наследников - в упоминании о Кукшиной и Ситникове,
• описание мирного поместного существования семьи Кирсановых - закономерный итог развития характеров Аркадия и Николая Петровича,
• далекое от родины существование Павла Петровича- также закономерно и показывает финал жизни еще живого человека,
• судьба Одинцовой, вышедшей замуж за человека, который является одним из будущих общественных деятелей России, который способен трезво оценить ситуацию, представляет авторский компромисс - результат ожесточенных идеологических споров.

Описания, портреты и речь героев романе «Отцы и дети»

Несомненно важны и портреты героев, детали, речи персонажей:

• описание одежды Павла Петровича и Базарова как бы задает будущий антагонизм их отношений,
• красная, обветренная рука Базарова свидетельствует о том, что он привык к работе,
• а изнеженная рука Павла Петровича говорит о аристократизме;

фраза Базарова

«Прикажите только чемоданишко мой туда стащить да вот эту одежонку»

должна, по мнению героя, определить его место в кирсановском доме, показать этим аристократишкам, что он, Базаров, не будет перед ними унижаться; многие фразы этого героя представляют собой афоризмы, хорошо отточенные, быстро запоминающиеся

«Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник»,

что свидетельствует о продуманности его нигилизма, а также о его несомненном даровании.

Реализм Тургенева в романе «Отцы и дети» внес много нового в развитие этого Несомненен вклад писателя в решение мучительных проблем, волнующих русское общество в середине ХIХ. Однако развитие нашей страны в ХХ веке заставило по-новому прочесть это произведение русского писателя и оценить его прозорливость.

Вам понравилось? Не скрывайте от мира свою радость - поделитесь

Первые пробы творческого пера (стихотворения) автора носили романтический характер. С 40-х же гг. И. Тургенев с произведением «Андрей Колосов» переходит к реализму.

В центре рассказа Андрей Колосов – импозантный человек, который живет в свое удовольствие. Герой оказывается бесчувственным и холодным по отношению к влюбленной в него девушке. Но более страшным является то, что, руководитель, «вождь» по своей природе, Колосов ведет за собой еще не заблудшие души, обращая их в религию цинизма и потребительства: в его «сети» попадает и рассказчик.

В формировании взглядов Тургенева большую роль сыграл Белинский: он помог писателю определить свое место в борьбе славянофилов с западниками. Тургенев занял позицию отрицания всяких видов отсталости и идеализации отжившего и национальной замкнутости.

Основное направление творчества Тургенева определилось в очерке «Хорь и Калиныч» («Записки охотника», 1847), а после и в «Бежином луге».

В «Записках охотника» автор идеализирует простой русский характер Хоря и Калиныча – совершенно разных по жизненным установкам героев. Хорь – рационалист; всю жизнь по крупицам он собирал свое богатство; Хорь более близок к обществу. Калиныч, напротив, – мечтатель, романтик без практичной жилки; он ближе к природе, стремится к гармонии с ней и не гонится за материальными ценностями. Тургенев восхищается качествами русского народа – его трудолюбием, усердием, самобытным умом, незаурядной фантазией, любовью к природе.

Рассказ «Бирюк» подтверждает поэтизацию русского человека: Бирюк один растит детей, честно несет свою службу, но при этом понимает состояние простого человека, которого нужда и голод толкают на кражу. Тургенев придавал особенное значение лесу и охоте, т.к. считал, что при столкновении с природой стираются сословные различия (мужики Тургенева воспринимали его как своего).

«Бежин луг» считается одним из наиболее поэтичных произведений Тургенева (в конце жизни он создаст цикл стихотворений в прозе «Senilia»). Центром произведения становится русская природа и детская душа.

Тургенева интересует нравственный мир людей из народа. С большой симпатией автор создает образы крестьянских мальчиков. Сам ореол событий – более романтический: июльская ночь, костер, страшные истории, неповторимая природа. Природа в «Бежином луге» не фон событий, а средство характеристики героев, хоть и косвенное. Природные пейзажи, стихии, которые воссоздают ребята в своем воображении помогают автрору опоэтизировать души мальчиков, видеть их светлыми и живыми. Душа народа в представлении Тургенева оказывается сродни природе – поэтичной и таинственной.

Основной чертой цикла рассказов стала правдивость, которая заключала в себе идею освобождения крестьянства, представляла крестьян как духовно активных людей, способных к самостоятельной деятельности.

Русская душа – ранимая и неповторимая – представлена в произведении «Му-му», где доминирующей темой является тема власти одного человека над другим. Духовный облик Герасима вмещает в себя общие черты русского национального характера. Автор любуется своими героями, страдает вместе с ними и рьяно протестует против крепостничества, развивает идеи освобождения народа.

Несмотря на трепетное отношение к русскому человеку, Тургенев-реалист не идеализировал крестьянство, видя, подобно Лескову и Гоголю, их недостатки.

Реалистические тенденции продолжает разрабатывать автор в своих романах («Отцы и дети», «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне» и др.). Тургенев повлиял на многих представителей литературы – европейских и русских: Ж. Санд, Г. Флобера, Ги Де Мопассана, Д. Голсуорси, П. Гальдоса, Л. Толстого и др.

blog.сайт, при полном или частичном копировании материала ссылка на первоисточник обязательна.

Глава седьмая. "Дым" в ряду романов Тургенева

Замысел нового романа Тургенева "Дым" относится к самому концу 1862 года, и к этому же году приурочено было действие романа. Замысел созревал в обстановке напряженных споров Тургенева с Герценом о будущем России, о ее историческом пути, о России и Западе, об артели и общине. В сущности, это был спор о народническом социализме Герцена и Огарева, против которого выступил Тургенев, раздосадованный тем, что герценовский "Колокол", не ограничиваясь борьбой с правительственными сферами, вступил на путь социалистической пропаганды.

В этом споре Тургенев высказал Герцену много трезвых и справедливых истин. Отрицая народническую идеализацию крестьянства, с его якобы социалистическими стремлениями, Тургенев проницательно отметил рост в русской деревне кулацких, буржуазных элементов. "Народ, перед которым вы преклоняетесь,- писал он Герцену 18 октября 1862 года,- консерватор par excellence и даже носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной избе, с вечно набитым до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности, что далеко оставит за собою все метко-верные черты, которыми ты изобразил западную буржуазию...". Иронически отнесся Тургенев и к народническим расчетам на "вновь найденную троицу: земство, артель и общину". 1*

Можно было бы сказать, что по всем этим пунктам Тургенев был прав в споре со своим революционным противником. Однако все дело в том, что у Герцена его ложная теория "русского социализма" служила обоснованием неизбежности и необходимости вести революционную борьбу в народе, а для Тургенева его скепсис, пусть вполне обоснованный, был аргументом в пользу медленных изменений в результате длительной цивилизаторской работы в народе, которую терпеливо и упорно должно будет вести "меньшинство образованного класса в России".

Спор Тургенева с Герценом - это один из эпизодов долголетней борьбы двух утопий, либеральной и народнической. Шестьдесят лет спустя после знаменательного спора Тургенева с Герценом В. И. Ленин написал статью "Две утопии", в которой есть такие строки: "Либеральная утопия отучает крестьянские массы бороться. Народническая выражает их стремление бороться..." 2* Там же В. И. Ленин напоминает замечательное изречение Энгельса по поводу утопического социализма: "Ложное в формально-экономическом смысле может быть истиной в всемирно-историческом смысле". 3* Применив это глубокое положение Энгельса к борьбе двух утопий на русской почве, В. И. Ленин пришел к такому выводу: "Ложный в формально-экономическом смысле, народнический демократизм есть истина в историческом смысле; ложный, в качестве социалистической утопии, этот демократизм есть истина той своеобразной исторически-обусловленной демократической борьбы крестьянских масс, которая составляет неразрывный элемент буржуазного преобразования и условие его полной победы". 4*

Значит, в споре Тургенева с Герценом при всей справедливости многих аргументов Тургенева истина в широком - историческом - смысле была не на его стороне. В "старинных социалистических теориях", разрабатывавшихся заново лондонскими эмигрантами, он увидел только "значительное непонимание народной жизни и современных ее потребностей". 5* Ответственность за эти теории он возлагал прежде всего на Огарева, которого считал их главным создателем.

Не удивительно поэтому, что, задумывая новый роман, Тургенев в 1862 году в списке действующих лиц против имени Губарева поставил букву О., показывающую, что этот персонаж так или иначе должен был быть связан с Огаревым. В то же время Тургенев собирался направить удар и в другую сторону. Правительственная реакция к концу 1862 года обозначилась уже достаточно явственно, хотя время ее полного торжества было еще впереди. В новом романе Тургенев намерен был дать волю своему раздражению и негодованию против нового, попятного курса правительственной политики. Намеченный в плане романа образ генерала (Селунский, ставший впоследствии Ратмировым) должен был послужить мишенью для нападок Тургенева на реакционную клику.

Однако этот замысел осуществился значительно позднее: роман был написан в 1866-1867 годах. Промежуток между "Отцами и детьми" и новым романом заполнился двумя повестями - "Призраки" (1864) и "Довольно" (1865), тесно связанными одна с другой. Замысел "Призраков", ответвлением которых было "Довольно", относится еще к 1855 году. Появление этих повестей в промежутке между двумя романами было как бы осуществлением старой тургеневской традиции - окружать каждый свой роман цепью повестей интимно-лирического или лирико-философского содержания. Над этим обычаем Тургенева в связи с "Призраками" иронизировал в "Современнике" Антонович. "У г. Тургенева,- писал он,- до сих пор поэзия и тенденция появлялись периодически, вперемежку; за "Асей" - чистой поэзией - следовало "Накануне" с тенденциями; затем "Первая любовь" - поэзия, а после нее "Отцы и дети" с резко выраженною тенденцией, наконец "Призраки" - поэзия, за ними по очереди должна следовать тенденция, и теперь возникает вопрос, последует или не последует?" 6*

Что касается "поэзии" "Призраков" " "Довольно", то общий тон и смысл этой поэзии нам уже знаком по прежним повестям и романам Тургенева. Это поэзия трагическая, основанная на том ощущении "собственного ничтожества", которое так "смердело" Базарову. Скупые и злые реплики Базарова на эту тему развернуты и доведены в "Призраках" и "Довольно" до ясности и отточенности философских определений и афоризмов. Представление о жизни как о трагикомической борьбе человека с "неизменяемым и неизбежным", мотивы тщеты и суетности человеческих стремлений к счастью звучат в этих повестях еще сильнее, чем в прежних, но, так же как в прежних, они уравновешиваются ничем не истребимым стремлением "бежать за каждым новым образом красоты... ловить каждое трепетание ее тонких и сильных крыл". Поэзия красоты и любви врывается в пессимистические декларации Тургенева и порождает такие эпизоды, как сцена пения красавицы-итальянки в "Призраках" и цепь лирических любовных воспоминаний в "Довольно". Больше того, поэзия любви, развернутая в виде "стихотворений в прозе" в первой части "Довольно", приобрела характер настолько подчеркнутой взволнованности, что сделалась предметом пародий и насмешек. Воспоминания о минувшей любви поданы к тому же в "Довольно" как единственное душевное достояние человека даже после того, как он постиг свое ничтожество перед грозной стихией природы.

Но если пессимистическая философия "Призраков" и "Довольно" не закрывала путей к волнениям и тревогам частной жизни, то тем менее закрывала она пути для социально-политических интересов и стремлений. В новых повестях Тургенева (и в этом их кардинальное отличие от прежних) мы наблюдаем постоянные переходы от пессимизма космического, от общих суждений о бессмысленности человеческой жизни - к пессимизму социальному, направленному против конкретных форм жизни современной, общественной, в частности русской. Вместо того чтобы "скрестить на пустой груди ненужные руки", Тургенев живо и едко откликается на усиление реакции в России и за рубежом. Он с презрением и гадливостью развертывает картины казарменного Петербурга в "Призраках", дает остро сатирические зарисовки русских туристов в Париже и коренного парижского мещанства, произносит гневные тирады против Наполеона I и Наполеона III. Своеобразный сатирический символ буржуазного Парижа эпохи Наполеона III представляет нарисованный Тургеневым в "Призраках" гротескный портрет уличной парижской лоретки: "каменное, скуластое, жадное, плоское парижское лицо, ростовщичьи глаза, белила, румяны, взбитые волосы и букет ярких поддельных цветов под остроконечной шляпой, выскребленные ногти вроде когтей, безобразный кринолин...". Рассказчик "Призрака" представляет себе русского степняка-помещика, "бегущего дрянной припрыжкой за продажной куклой", и чувство омерзения охватывает его. Такое же чувство возбуждает в нем весь стиль жизни буржуазного Парижа, и его неудержимо тянет прочь от "выбритых солдатских лбов и вылощенных казарм... от либеральных лекций и правительственных брошюр, от парижских комедий и парижских опер, от парижских острот и парижского невежества... Прочь! прочь! прочь!".

В повести "Довольно" он выдвигает для нового Шекспира, если бы он народился, благодарную задачу создать нового Ричарда III, "современный тип тирана, который почти готов поверить в собственную добродетель и спокойно почивает по ночам или жалуется на чересчур изысканный обед в то самое время, когда его полураздавленные жертвы стараются хоть тем себя утешить, что воображают его, как Ричарда III, окруженным призраками погубленных им людей...". Это глубокое отвращение к руководителям европейской реакции не было мимолетным настроением Тургенева, оно сохранилось у него на всю жизнь. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить позднейшее его стихотворение "Крокет в Виндзоре" (1876), полное презрения и гнева против бесчеловечной политики правителей Англии, поощрявших турецкие зверства на Балканах. Однако при всем своем негодовании против реакции Тургенев оставался во власти либеральных предубеждений. Обращаясь к истории, он наносил удары направо и налево, одинаково отвергая как призрак Цезаря, так и призрак Разина (повесть "Призраки"), причем эти призраки прошлого, равно неприемлемые для него, только подтверждали в его глазах силу и неизменность социального зла, которое с его точки зрения ничуть не уменьшилось в современном мире, а только изменило внешние формы: "те же ухватки власти, те же привычки рабства, та же естественность неправды..."

Во второй половине 60-х годов негодование Тургенева против реакции еще более усиливается и находит для себя питательную почву в общественно-политических условиях. Революционная ситуация конца 50-х- начала 60-х годов кончается, реакция торжествует победу, для русской демократии наступают трудные времена. Рядом с правительственной кликой становятся славянофилы, пользующиеся победой реакции для развертывания панславистской пропаганды. Это казалось Тургеневу тем более опасным, что в социалистической пропаганде Герцена и Огарева появились такие характерно народнические черты, как вера в общину, учение о "самобытности", которые Тургенев ошибочно воспринял как сближение с славянофильством, в то время как в действительности "сущность народничества лежит глубже: не в учении о самобытности и не в славянофильстве, а в представительстве интересов и идей русского мелкого производителя". 7*

В этой обстановке и создавался "Дым", занимающий совсем обособленное положение в ряду романов Тургенева.

В той летописи идейной жизни русского общества, которую образуют романы Тургенева, "Дыму" как будто не находится места. Люди 40-х годов получили отражение в "Рудине" и "Дворянском гнезде", демократы - разночинцы - в "Накануне" и "Отцах и детях", народническое поколение - в "Нови". В "Дыме" такой центральной темы нет. В романах Тургенева проходят, сменяя друг друга, представители общественных направлений своего времени - Рудин, Лаврецкий, Инсаров, Базаров, Нежданов. Главный герой "Дыма" Литвинов не становится в ряд с этими своими собратьями. Даже в самом романе он не занимает такого места, как перечисленные выше персонажи в произведениях, им посвященных: в "Дыме" Литвинова заслоняет Потугин.

Это обособленное положение "Дыма" ощущалось всегда и порою приводило даже исследователей к мысли о падении романного творчества Тургенева в "Дыме", о распаде самого жанра тургеневского романа. 8* Естественно, что отличие "Дыма" от "Рудина", "Накануне" и "Отцов и детей" с особенной ясностью должно было броситься в глаза современникам при появлении романа в свет.

И в самом деле, в критической полемике, разгоревшейся вокруг "Дыма", зазвучали такие ноты, которые никогда не слышались в спорах о прежних романах Тургенева. Тогда недоумение критиков вызывал вопрос о том, на чьей стороне симпатии автора, является ли герой романа его личным героем, одобряет или осуждает он новый склад мировоззрения, новый тип культуры, который показан в образе центрального героя.

Теперь положение резко изменилось. Критики, писатели и читатели разных лагерей и направлений сошлись единодушно в том, что "Дым" - это вообще скорее роман антипатий, чем симпатий, и что привычного тургеневского героя, который выражал бы новые стремления новой России, в романе нет вовсе.

"В "Дыме" нет ни к чему почти любви и нет почти поэзии",- возмущался Лев Толстой. 9*

И дым отечества нам сладок и приятен! -
Так поэтически век прошлый говорит,
А в наш и сам талант все ищет в солнце пятен,
И смрадным дымом он отечество коптит! -

писал Ф. И. Тютчев, а в своем известном поэтическом обращении к Тургеневу он раздраженно укорял автора "Дыма" в том же:

Что это? призрак, чары ли какие?
Где мы? И верить ли глазам своим?
Здесь дым один, как пятая стихия,
Дым безотрадный, бесконечный дым.

Критик "Отечественных записок" (А. Скабичевский) увидал в романе "безусловное отрицание". 10*

Н. Страхов в своей известной статье "Последние произведения Тургенева" 11* отказался причислить автора "Дыма" к какой-либо из партий, показанных в романе, и пришел к такому выводу: "Всего лучше нам кажется назвать Тургенева именно скептиком. Как скептик, он, естественно, должен был одинаково оттолкнуться от обеих наших партий, и от славянофилов и от западников".

С таким же раздражением отметили критики исчезновение прежнего тургеневского героя, в том или ином смысле нового человека, героя своего времени. Литвинов возбудил всеобщее негодование именно потому, что он как будто занял вакантное место без всяких на то оснований.

"Литвинов - не сильный человек, а какое-то дрянцо", "Литвинов не выдерживает самой снисходительной критики", он не может быть "героем", он "корабль без балласта и руля", "этот Литвинов никуда не годится" - такими оценками пересыпана статья "Отечественных записок".

В Литвинове воплощено "безволие" - так воспринял тургеневского героя Страхов в цитированной уже статье.

Орест Миллер прямо намекает на причины всеобщего (и своего собственного) раздражения против Литвинова, ставя вопрос: "Но что же такое он сам - не новый ли человек?" На этот вопрос он, как и все, отвечает категорическим отрицанием: при всем стремлении Литвинова к деятельности, "все же он слабая личность". 12*

Страхов обобщает все эти толки о Литвинове, усматривая новую черту тургеневского творчества после "Отцов и детей" между прочим в том, что Тургенев "перестал выводить нам представителей нашего прогресса, этих героев нашего общества".

В связи с этими всеобщими поисками исчезнувшего тургеневского героя стоят и знаменитые вопросы Писарева, обращенные к Тургеневу: "Мне хочется спросить у вас, Иван Сергеевич, куда вы девали Базарова? - Вы смотрите на явления русской жизни глазами Литвинова, вы подводите итоги с его точки зрения, вы делаете его центром и героем романа, а ведь Литвинов - это тот самый Аркадий Николаевич, которого Базаров безуспешно просил не говорить красиво. Чтобы осмотреться и ориентироваться, вы становитесь на эту низкую и рыхлую муравьиную кочку, между тем как в вашем распоряжении находится настоящая каланча, которую вы же сами открыли и описали. Что же сделалось с этой каланчой? Куда она девалась?" 13*

В этой блестящей тираде отразилось не только пристрастие Писарева к Базарову как конкретному образу, но и желание видеть в тургеневском романе тургеневского героя - нового "представителя прогресса", нового "героя общества", "нового человека".

Напрасно ссылался Тургенев в своем ответном письме на Потугина: эту ссылку Писарев принять не мог. Тургенев был прав, когда указывал Писареву, что его "кочка" не Литвинов, а Потугин; "ну, а кочку я выбрал- по-моему -не такую низкую, как вы полагаете",- уверял он (XII, 376). И все же Потугин не мог претендовать на замещение прежнего тургеневского героя, "нового человека", так как он был введен автором в роман именно в качестве "закоренелого и заклятого" носителя старых принципов. При всем различии позиций Писарева и, например, О. Миллера, Писарев в этом вопросе вполне мог бы присоединиться к нему: "Самая сильная личность в "Дыме" это, конечно, Потугин, но он решительно далек от того, чтобы быть человеком новым",- говорит Орест Миллер, характеризуя Потугина как одного из последних могикан западничества.

Так в откликах на "Дым" с полной ясностью наметились два положения: первое, что "Дым" - роман, так сказать, негативный, и второе, что это роман без героя. Такое видоизменение тургеневского романа показалось настолько новым, неожиданным и ошеломляющим, что Страхов нашел возможным выразить общее впечатление такими патетическими словами: "В его деятельности случилось некоторое событие, переворот, перелом, катаклизм..."

Этот "катаклизм" был связан прежде всего с тем, что реакция, наступившая после 1861-1862 годов, вызвала кризис базаровского типа в жизни и в литературе. Когда Тургенев начал работу над "Дымом", время Базаровых было уже в прошлом. Герой этого типа был возможен лишь в том видоизмененном социально-психологическом облике, который придал ему В. А. Слепцов в "Трудном времени" (1865). Герой побежденный, хотя и не сдавшийся, рвущийся к борьбе, но трагически переживающий полосу вынужденного бездействия; главное лицо романа без программных монологов, с циническими парадоксами и горькими недомолвками вместо прямых деклараций, с туманной по неизбежности речью - такой человек годился в герои романа "зашифрованного", рассчитанного на строго определенный круг читателей-единомышленников. К созданию романа этого типа Тургенев не был подготовлен: он привык обращаться в своих романах ко всей образованной России, совершая над своими героями гласный суд. По отношению к герою побежденному или, быть может, собирающему в тишине силы для новой борьбы Тургенев был стеснен и в возможности и, что самое главное, в моральном праве суда. На это недвусмысленно указал он сам в своем ответе Писареву на вопрос последнего: "куда вы девали Базарова?". "Вы напоминаете мне о Базарове и взываете ко мне: "Каин, где брат твой Авель?", но вы не сообразили того, что если Базаров и жив - в чем я не сомневаюсь - то в литературном произведении упоминать о нем нельзя: отнестись к нему с критической точки - не следует, с другой - неудобно; да и наконец - ему теперь только можно заявлять себя - на то он Базаров; а пока он себя не заявил, беседовать о нем или его устами - было бы совершенною прихотью - даже фальшью". Единственное, что было в этих условиях возможно для Тургенева,- это только намекнуть на существование таких побежденных, но не сдавшихся героев; однако и это показалось Тургеневу слишком внешним и потому недостойным откликом на великую и трагическую тему.

"Мне было бы очень легко ввести фразу вроде того,- что "однако вот, мол, есть у нас теперь дельные и сильные работники, трудящиеся в тишине",- но из уважения и к этим работникам и к этой тишине я предпочел обойтись без этой фразы..." (XII, 376-377).

Итак, возможности объективно-исторического суда романиста над новой Россией были закрыты для Тургенева по мотивам как внутреннего, так и внешнего характера. Но возможности суда над старой Россией были открыты для него вполне: как говорилось выше, общественные и философские взгляды и настроения Тургенева в пору работы над "Дымом" включали в себя, в противоречивом соединении с другими элементами, мотивы социального обличения, а общественная атмосфера середины 60-х годов делала эти мотивы как нельзя более своевременными и придавала им особенно острый смысл.

Суд над оживающими силами старой России заключен прежде всего в эпизоде с баденскими генералами. Генеральские сцены в "Дыме" отражают начальную стадию реакционного наступления и подготовку будущего разгула реакционных сил, который Тургенев в 1865-1867 годах мог еще только предвидеть и предчувствовать. Политика контрреформ зреет, развивается рядом с политикой реформ и зреет с такой яростной силой, что грозит уничтожить все результаты и последствия акта 19 февраля,- таков смысл обличительных страниц тургеневского романа, направленных против аристократической реакционной партии. ".. . Надо переделать. .. да... переделать все сделанное", "И девятнадцатое февраля - насколько это возможно", "нужно остановиться... и остановить", "воротитесь, воротитесь назад...", "Совсем; совсем назад, mon tres cher. Чем дальше назад, тем лучше". Вот общие формулы начинающегося попятного движения, осужденного "Дымом", а к этим общим требованиям присоединяется целая цепь конкретных задач реакционной агрессии: поход против печати ("Журналы! Обличение!"), против демократической интеллигенции ("эти студенты, поповичи, разночинцы, вся эта мелюзга, tout ce fond du sac, la petite propriete, pire que le proletariat"), против просвещения всех ступеней ("все эти университеты, да семинарии там, да народные училища"), против так называемого "правового порядка" ("De la poigne et des formes! .. de la poigne surtout. А сие по-русски можно перевести тако: вежливо, но в зубы!").

Все эти формулы общего и частного характера по своему смыслу, по тону, стилю и фразеологии дают цельную и подробную программу реакционного движения 60-х годов.

С первого взгляда может показаться, что Тургенев отделяет политические призывы и чаяния баденских генералов от официального курса правительственной политики, что генеральская компания в "Дыме" - это лишь аристократическая оппозиция справа, оппозиция властная, социально весомая, но не более все же чем оппозиция. Однако несколькими тонкими штрихами и немногословными, но чрезвычайно выразительными деталями он дает почувствовать, что официальная политика отличается от политики открытого реакционного натиска только фразеологическими нюансами и стремлением соблюсти дипломатические приличия. Представитель правительственной идеологии находится в том же круге баденских генералов, он свой человек среди них и даже центр их кружка. Это генерал Ратмиров; он готовится к большой бюрократической карьере, про него говорят: "ты в государственные люди метишь", и в то же время его фигура введена в роман не для контраста с обществом добровольных рыцарей реакции, а в качестве необходимого его дополнения. Он может себе позволить легкую критику "преувеличений", которые допускают его друзья, не стесненные требованиями официозного тона, он роняет иногда фразы о необходимости прогресса ("Прогресс - это есть проявление жизни общественной, вот что не надо забывать; это симптом. Тут надо следить"), но он не отвергает существа стремлений своих коллег, а только вносит в их слова и речи оттенок "общего, легкого, как пух, либерализма". Тургенев позаботился даже о том, чтобы ратмировский либерализм не мог быть воспринят хоть сколько-нибудь всерьез, введя в роман такую реплику от автора: "Этот либерализм не помешал ему, однако, перепороть пятьдесят человек крестьян в взбунтовавшемся белорусском селении, куда его послали для усмирения" (гл. XII). Отобразить программу правительственно-аристократической реакции с такой обстоятельностью и точностью, как это сделал Тургенев в "Дыме", было бы вполне достаточно для ее политического осуждения: само перечисление пунктов этой программы звучало как обвинительная речь. Но Тургенев не пожелал ограничиться одним политическим судом и присоединил к нему суд моральный.

Моральный суд над реакционной партией заключается в том, что ее направление показано Тургеневым не как плод политического убеждения, а как результат отсутствия каких бы то ни было убеждений, отсутствия политической мысли и страсти. Генеральская партия руководится лишь своекорыстными инстинктами, грубыми, пошлыми и низменными. Политическая программа прикрывает грязную пустоту.

"В самых криках и возгласах не слышалось увлечения; в самом порицании не чувствовалось страсти: лишь изредка из-под личины мнимо-гражданского негодования, мнимо-презрительного равнодушия, плаксивым писком пищала боязнь возможных убытков, да несколько имен, которых потомство не забудет, произносилось со скрипением зубов... И хоть бы капля живой струи подо всем этим хламом и сором! Какое старье, какой ненужный вздор, какие плохие пустячки занимали все эти головы, эти души, и не в один только этот вечер занимали их они, не только в свете,- но и дома, во все часы и дни, во всю ширину и глубину их существования!" (гл. XV).

Глухие намеки на жизнь этих людей "дома" - это вторая сторона тургеневского морального суда. "Дома" творятся "страшные и темные истории". Трижды произносит Тургенев эту формулу прямого осуждения: один раз - от лица Потугина, второй раз - устами Литвинова и третий - от лица автора, явно стремясь морально заклеймить этой настойчивой формулой ненавистную среду и столь же явно отказываясь от художественной интимности в изображении этого темного мира ("Мимо, читатель, мимо!").

Характер нравственного клейма приобретают и те брезгливые, скупые фразы, которыми приоткрывает Тургенев завесу над личной жизнью Ратмирова: ".. . Гладкий, румяный, гибкий и липкий, он пользовался удивительными успехами у женщин: знатные старушки просто с ума от него сходили". Этот мотив, впервые появляющийся в гл. XIII, откликается в гл. XV беглым карикатурным портретом знатной старухи, которая "поводила обнаженными, страшными, темно-серыми плечами и, прикрыв рот веером, томно косилась на Ратмирова уже совсем мертвыми глазами", и завершается в этой же главе кратким эпизодом в сцене объяснения Ратмирова с Ириной.

"Как? вы? вы ревнуете? - промолвила она, наконец, и, обернувшись спиной к мужу, вышла вон из комнаты. "Он ревнует!" послышалось за дверями, и снова раздался ее хохот".

Закрепив эту тему в сознании читателя троекратным напоминанием, Тургенев вновь обрывает ее, опять-таки демонстрируя нравственную невозможность интимного обращения к ней.

Так развиваются в романе Тургенева две оценки реакционного мира; обе линии идут рядом, сближаясь одна с другой так тесно, что наконец раздельность критериев перестает ощущаться вовсе. Примером полного сближения оценок может служить внезапный ракурс, в котором показывается читателю Ратмиров в тот момент, когда, раздраженный объяснением с Ириной и взволнованный ее красотой, он остается наедине с самим собой. "Щеки его внезапно побледнели, судорога пробежала по подбородку, и глаза тупо и зверски забродили по полу, словно отыскивая что-то... Всякое подобие изящества исчезло с его лица. Подобное выражение должно было принять оно, когда он засекал белорусских мужиков".

Таким образом, устанавливается полное единство нравственного и политического облика людей реакционного мира.

Рядом с генеральскими сценами стоят в новом романе Тургенева губаревские эпизоды, названные автором в письме к Герцену "гейдельбергскими арабесками". Кроме реакции откровенной и агрессивной Тургенев знает и реакцию трусливую, лицемерную. В первую же программную речь Потугина включено упоминание о той трусости и "подленькой угодливости", в силу которой, "посмотришь, иной важный сановник у нас подделывается к ничтожному в его глазах студентику, чуть не заигрывает с ним, зайцем к нему забегает" (гл. V). В самом начале романа, в сцене у Губарева Тургенев знакомит читателя с компанией "офицерчиков, выскочивших на коротенький отпуск в Европу и обрадовавшихся случаю, конечно осторожно и не выпуская из головы задней мысли о полковом командире, побаловаться с умными и немножко опасными людьми" (гл. IV).

От этих "офицерчиков" недалеко ушли все почти участники губаревского кружка, состоящего из помещиков, балующихся на досуге демократизмом герценовской окраски. Насколько мало мог входить в намерения Тургенева в этих главах романа прямой выпад против Герцена и его лондонской группы, показывают тщательно разработанные социальные портреты участников губаревского кружка: все они (за исключением Суханчиковой) возвращаются на родину, Губарев становится помещиком-зубодробителем, Ворошилов вступает в военную службу, Биндасов становится акцизным и умирает, убитый в трактире кием во время драки, Пищалкин встречается с Литвиновым в качестве почтенного земского деятеля, замирающего в "припадке благонамеренных ощущений". Тургенев, таким образом, сделал все возможное, чтобы не дать поводов к прямым сближениям губаревского кружка с лондонской эмиграцией, представленной именами, которых, по его собственному выражению, "потомство не забудет".

Напротив, он как нельзя более ясно обнажил свой замысел показать в лице участников губаревского кружка всегда готовых к ренегатству мнимых единомышленников Герцена. Новейшие исследования советских тургеневедов с полной ясностью показали, что в губаревских эпизодах речь идет не о лондонской, а о гейдельбергской эмиграции, в среде которой было очень много людей случайных, быстро отказавшихся от показного "герценизма", как только связи с "умными и немножко опасными людьми" привели к нежелательным последствиям. 14* Если у Тургенева в 1862 году и были по отношению к лондонским изгнанникам памфлетные намерения, устанавливаемые исследователями на основании анализа списка действующих лиц в "Дыме", 15* то к 1867 году замысел романиста должен был существенно измениться. Во всяком случае в тексте романа Тургенев явно отделяет губаревский кружок от лондонской эмиграции. Это было понято и правильно воспринято некоторыми современниками. "Есть русская пословица: дураков в алтаре бьют,- писал Писарев Тургеневу. - Вы действуете по этой пословице, а я со своей стороны ничего не могу возразить против такого образа действий. Я сам глубоко ненавижу всех дураков вообще, и особенно глубоко ненавижу тех дураков, которые прикидываются моими друзьями, единомышленниками и союзниками". 16*

Точно так же понял дело и человек совсем другого лагеря, О. Миллер, заметивший в цитированной статье, что в кружке Губарева "только тупоумие или злоумышленность могут находить хоть что-нибудь похожее на нашу известную заграничную эмиграцию". Наконец, и сам Герцен, которого изображение губаревской компании могло бы задеть больше чем кого-либо другого, в своей переписке с Тургеневым ни словом не обмолвился об этих эпизодах романа, не придав им хоть сколько-нибудь серьезного значения.

А между тем имя "Губарев" намекало на Огарева недаром, и элемент полемики с Герценом и его единомышленниками в губаревских сценах был, хотя и не в смысле памфлетного отожествления Огарева или Герцена с Губаревым или Биндасовым. Полемика эта, на наш взгляд, заключается в том, что Тургенев устанавливает внешнюю близость народнических положений Герцена к славянофильским лозунгам официально реакционной партии, намекая на то, что "самобытнические" черты его идеологии могут привести к нему таких "союзников", в которых он менее всего заинтересован. Отправляя Герцену свой роман, Тургенев писал: "… Посылаю тебе свое новое произведение. Сколько мне известно, оно восстановило против меня в России людей религиозных, придворных, славянофилов и патриотов. Ты не религиозный человек и не придворный, но ты славянофил и патриот и, пожалуй, прогневаешься тоже, да сверх того и гейдельбергские арабески мои тебе, вероятно, не понравятся". 17* Здесь не без оттенка иронии Тургенев указывает Герцену на пункты его невольного сближения ("славянофил и патриот") с такими людьми, с которыми, во всяком случае, Герцен не мог желать какой-либо близости (люди религиозные и придворные), и прямо называет его славянофилом. Некоторые элементы взглядов Герцена входят в круг идейных признаков враждебного ему мира - таков смысл приведенной цитаты.

Исходя из этого взгляда, Тургенев на протяжении всего романа не делает никакого различия между славянофильством официально-реакционным и славянофильством группы губаревских приспешников, играющих в герценовский демократизм. Славянофильские тирады произносят князь Коко, г-жа X ("дрянной сморчок"), посетители салона, где царствует "действительная тайная тишина", славянофильские же разговоры о самобытности, общине и т. д. шумно ведутся в губаревских сборищах. В речах Потугина оба "славянофильства" часто сближаются настолько тесно, что иной раз читатель не сразу может разобрать, какая именно партия в том или ином случае имеется в виду. Например, в гл. V Потугин говорит: "Видите этот армяк? вот откуда все пойдет. Все другие идолы разрушены; будемте же верить в армяк"; создается впечатление, что здесь речь идет о народнической "самобытности", но следующая фраза указывает уже на другую мишень потугинских нападок: "Ну, а коли армяк выдаст? Нет, он не выдаст, прочтите Кохановскую, и очи в потолки". То же в гл. XIV: Потугин, упомянув вскользь про общину, раздраженно говорит о встрече с музыкантом-самородком. Читатель вспоминает Бамбаева, распевающего романсы Варламова, и готов отнести "самородка" к губаревскому кружку, но через несколько страниц застает этого самого "самородка" в ратмировском салоне, где он, сидя за фортепьяно, берет аккорды "рассеянной рукой", "d"une main distraite". Этим и подобными сближениями достигаются разом две цели: удары, бьющие по идеологии народнической "самобытности", каждый раз обращаются направо, ив то же время подобные эпизоды звучат как упрек Герцену, упрек и предостережение в том, что он подновляет присвоенное реакцией устаревшее оружие славянофильства и дает возможность Губаревым, хотя бы внешне, стать его, Герцена, единомышленниками, пусть даже глупыми и лицемерными.

Демократизм Губарева отпадет сразу после того, как станет небезопасным ("Других под сюркуп взяли, а ему ничего"). Народолюбие заменится такой программой: "Мужичье поганое!... Бить их надо, вот что; по мордам бить; вот им какую свободу - в зубы...". А славянофильская фраза может при этом остаться, и восторженный Бамбаев быстро приспособит старые формулы к новой обстановке: "А все же я скажу: Русь... экая эта Русь! Посмотри хоть на эту пару гусей: ведь в целой Европе ничего нет подобного. Настоящие арзамасские!"

Этот особый метод полемики Тургенева с Герценом, метод, рассчитанный на то, чтобы каждое полемическое движение в сторону Герцена одновременно и еще с гораздо большей силой направлялось против его врагов, очевидно, имел в виду Писарев, когда говорил автору "Дыма": ".. . Я вижу и понимаю, что сцены у Губарева составляют эпизод, пришитый на живую нитку, вероятно, для того чтобы автор, направивший всю силу своего удара направо, не потерял окончательно равновесия и не очутился в несвойственном ему обществе красных демократов. Что удар действительно падает направо, а не налево, на Ратмирова, а не на Губарева,- это поняли даже и сами Ратмировы". 18*

Тургенев только так и мог выделять себя из общества "красных демократов". Споря с Герценом в 1862 году, Тургенев упрекал его именно в том, что, провозглашая социально-славянофильскую программу, он, вопреки собственному желанию, отрекается и от революции. Видя революционную роль "образованного класса" в передаче цивилизации народу, который сам решит, что ему из этой цивилизации отвергнуть и что принять, Тургенев писал: "Вы же, господа, напротив, немецким процессом мышления (как славянофилы), абстрагируя из едва понятой и понятной субстанции народа те принципы, на которых вы предполагаете, что он построит свою жизнь, кружитесь в тумане и, что всего важнее, в сущности отрекаетесь от революции"... ".. . В силу вашей душевной боли, вашей усталости, вашей жажды положить свежую крупинку снега на иссохший язык,- писал он,- вы бьете по всему, что каждому европейцу, а потому и нам, должно быть дорого,- по цивилизации, по законности, по самой революции, наконец. .." 19*

Эта особенность во взглядах Тургенева на народничество лондонской эмиграции и позволила ему в "Дыме" самую полемику с Герценом обратить прежде всего направо - против того общего врага, с которым, как ему казалось, "красные демократы", "надломив свой меч", неожиданно объединились.

Смысл упрека в "отказе от революции", упрека, неожиданного в устах Тургенева, противника революционных потрясений, заключается в том, что под революционным делом он понимает не что иное, как передачу образованным классом народу основных начал "цивилизации". "Роль образованного класса в России быть передавателем цивилизации народу с тем, чтобы он сам уже решил, что ему отвергать или принимать, это в сущности скромная роль, хотя в ней подвизались Петр Великий и Ломоносов, хотя ее приводит в действие революция, эта роль, по-моему, еще не кончена",- писал Тургенев Герцену. 20* В отказе от такого рода задач он и усматривает "вину" Герцена и Огарева. В этом же, вопреки исторической истине, он видит также их сближение с славянофильством.

В романе проповедником либерального культурничества и одновременно врагом славянофильства (подлинного славянофильства реакционной клики и мнимого славянофильства Герцена и Огарева) является Потугин. В этом образе с полной ясностью сказалась идейная слабость Тургенева. Неправомерно сблизив славянофильство с "русским социализмом" Герцена, Тургенев был обречен вести свою борьбу против славянофилов, исходя из старых западнических догм. Вступив на этот путь, он вложил в программные рассуждения Потугина восхваление западной цивилизации. Вот почему совершенно несостоятельны попытки некоторых современных литературоведов "реабилитировать" Потугина как противника славянофильства прежде всего. Но ведь для Потугина (по воле автора) славянофилами были и народники. Несомненно, что рассуждения Потугина направлены против реакции, но несомненно также и то, что они направлены в защиту той самой европейской "ци-ви-ли-за-ции", темные стороны которой так ясно видел Герцен. Недаром он, оставив без внимания "гейдельбергские арабески", резко высказался против Потугина. "Зачем ты не забыл половину его болтанья?" - иронически спрашивал он Тургенева в письме от 16 мая 1867 года.

Генеральские сцены и губаревские эпизоды придали "Дыму" характер остро сатирического романа. Сатирические черты были всегда свойственны творчеству Тургенева, но нигде они не приобрели такой резкости и напряженности, как именно в "Дыме".

Эта новая манера Тургенева сразу бросилась в глаза современникам. П. В. Анненков писал: "Он так приучил читателя к тонким чертам, мягким очеркам, к лукавой и веселой шутке, когда ему приходилось смеяться над людьми, к изящному выбору подробностей, когда он рисовал их нравственную пустоту, что многие не узнали любимого своего автора в нынешнем сатирике и писателе, высказывающем свои впечатления прямо и начистоту. Некоторые даже спрашивали: "что с ним сделалось?" 21*

Оставив свою прежнюю манеру "лукавой и веселой шутки", Тургенев щедро вводит в свой новый роман сатирические приемы и формы, разработанные в предшествовавшей ему литературе. Л. В. Пумпянский указал, что весь конец первой главы "Дыма" представляет сознательное переложение пушкинских стихов из сатирического памфлета восьмой главы "Евгения Онегина". "Но резкость нападения крайне усилена, и им придан остро политический характер, которого в пушкинских стихах не было",- справедливо отмечает он.

Губаревские сцены заставляли уже современников вспоминать репетиловский эпизод в "Горе от ума". О "репетиловщине" в связи с "заграничным кружком Губарева" пишет О. Миллер. "Вот вам Бамбаев -: сколок с грибоедовского Репетилова",- пишет А. Скабичевский. Действительно, Бамбаев говорит почти дословными цитатами из речи Репетилова:

"Но Губарев, Губарев, братцы мои!! Вот к кому бежать, бежать надо! Я решительно благоговею перед этим человеком! Да не я один, все сподряд благоговеют. Какое он теперь сочинение пишет, о. . . о. . . о!...

О чем это сочинение? - спросил Литвинов.

Обо всем, братец ты мой..."

Итак, в губаревском кружке есть свой Репетилов, есть там и свой Ипполит Удушьев (Ворошилов), есть и нечто вроде грибоедовского "ночного разбойника и дуэлиста",- это Тит Биндасов, "с виду шумный бурш, а в сущности кулак и выжига, по речам террорист, по призванию квартальный, друг российских купчих и парижских лореток".

Что касается генеральских сцен, то в них преобладают не пушкинские и не грибоедовские тона. Здесь перо Тургенева становится особенно жестким, здесь господствует метод политической карикатуры. Люди называются здесь не именами, а сатирическими кличками. Одно только имя узнает читатель - Boris, но запоминается не оно, а классификационные клички генералов: раздражительный, снисходительный, тучный, сюда же относится и такая кличка, как "сановник из числа мягко-пронзительных" (гл. XV). Метод политического гротеска сказывается и в речах генералов: вся политическая программа генеральской партии, разработанная Тургеневым с нарочитой точностью и полнотой, выражена в резко карикатурных афоризмах ("вежливо, но в зубы", "воротитесь, воротитесь назад" и т. п.); благодаря этому сама форма выражения политических взглядов становится методом их дискредитации. Этой же цели служит часто и применяемый Тургеневым прием сплетения гротескного языка политики с гротескным же языком бытовой пошлости: возглас снисходительного генерала в ответ на реплики генерала тучного ("Ах ты шалун, шалун неисправимый!"), лепет дамы в желтом чепце: "J"adore les questions politiques", непосредственные переходы от языка политики к языку салонной пошлости ("A Boris обратился к даме, кривлявшейся в пустом пространстве, и, не понижая голоса, не изменяя даже выражения лица, начал расспрашивать ее о том, когда же она "увенчает его пламя", так как он влюблен в нее изумительно и страдает необыкновенно"). Прибавим сюда же сатирическое использование французского языка в его русско-дворянском, салонно-пошлом наречии.

К гротескной речи присоединяются у Тургенева и гротескные образы с чертами бестиальности (красавец Фиников с плоским черепом и бездушно-зверским выражением лица), неодушевленности ("дрянной сморчок, от которого отдавало постным маслом и выдохшимся ядом"), с чертами трупа и одновременно манекена, производящего, в силу какого-то жуткого автоматизма, человеческие движения (упомянутая выше страшная развалина с обнаженными темно-серыми плечами, которая - в гл. XV - томно косилась на Ратмирова уже совсем мертвыми глазами и затем с размаху ударила веером по руке тучного генерала, причем "кусок белил свалился с ее лба от этого резкого движения").

Совершенно очевидно, что все признаки этого сатирического стиля в "Дыме" ведут нас не к Пушкину или Грибоедову, а к Салтыкову-Щедрину, восторженный отзыв о "свирепом юморе" которого Тургенев дал несколькими годами позже. Щедринские традиции не пропадают у Тургенева и в дальнейшем; они отчетливо сказываются в "Нови", где приближение к манере Щедрина становится ещё более очевидным, чем в "Дыме".

Но в "Нови" подобные "щедринские" черты тургеневского стиля уже никого не поразили, так как путь для них был подготовлен "Дымом", где читатели встретились с ними у Тургенева впервые, причем некоторые, как свидетельствует П. В. Анненков, склонны были считать эту новую форму тургеневской сатиры "непривычным и отчасти непристойным хлопанием сатирического бича".

Характеризуя изменение привычной схемы тургеневского романа, мы говорили уже об исчезновении героя. Но в "Дыме" нет и тургеневской героини. Героиня Тургенева всегда служила воплощением смутных, бессознательных общественных стремлений, на которые должен ответить своей сознательной деятельностью герой романа. Такой героини в "Дыме" быть не могло, раз этот роман утратил характер повествования о русском деятеле. Ирина так же мало заменяет героиню прежнего тургеневского романа, как Литвинов прежнего тургеневского героя.

Это не значит, однако, что роль Ирины в романе аналогична роли Литвинова. Напротив, можно сказать без преувеличения, что видоизменение тургеневского романа в "Дыме" сказалось, между прочим, в том, что это роман не о герое, а о героине: Ирина выступает в романе как жертва той среды, которая дает автору материал для политической сатиры. Поэтому неправильно высказанное Л. В. Пумпянским мнение о том, что "Дым" распадается на несколько автономных сфер и что любовная история, в отличие от прежних тургеневских романов, ничем не связана с политическим содержанием "Дыма". Напротив, неразрывная связь любовной темы с темой политической - это и есть та (пожалуй, единственная) особенность нового романа Тургенева, которая восходит к старой традиции его романов. Связь обеих тем так же несомненна, как несомненно и то, что связь эта иная, чем прежде. Прежде судьба героини связывалась с силами новыми, утверждаемыми, теперь она связывается с силами старыми, отрицаемыми. Прежде героиня стремилась к общественному подвигу, теперь она стремится к избавлению от связывающих ее общественных пут. Прежде героиня жила предвосхищением будущего, теперь она одушевлена стремлением разделаться с прошлым. Это оказывается для нее невозможным, так как светское общество не только внешне втянуло ее в свою сферу, но и развратило душевно. Поэтому характер героини одновременно с чертами жертвенности приобретает и черты трагической вины.

В литературе отмечалось (Л. В. Пумпянский), что старый тургеневский роман ("Рудин", "Дворянское гнездо", "Накануне") - роман о передовом русском человеке, роман "персональный", культурно-исторический, роман любовный и политический одновременно - возник как продолжение традиции, завещанной Пушкиным в "Евгении Онегине". Несмотря на то что новый роман Тургенева от этой традиции "персонального" романа отступил, он все же связан с "Онегиным", хотя опять-таки иной связью.

"Эта история (Ирины и Литвинова) чрезвычайно похожа на ту, которая рассказана в "Евгении Онегине",- писал Н. Страхов в цитированной статье,- только на место мужчины поставлена женщина, и наоборот. Онегин, любимый Татьяной, сперва отказывается от нее, а потом, когда та замужем, влюбляется в нее и страдает. Так и в "Дыме". Ирина, любимая студентом Литвиновым, отказывается от него, а потом, когда сама она замужем, а у Литвинова есть невеста, влюбляется в него и причиняет большие страдания и ему и себе. В обоих случаях первоначально происходит ошибка, которую потом герои сознают и стараются исправить, да уже нельзя. Нравоучение из той и из другой басни выходит одинаковое: "А счастье было так возможно, так близко!"

"Онегин и Ирина не видят, в чем их настоящее счастье, они ослеплены какими-то. ложными взглядами и страстями, за что и наказываются. Ко всему этому в "Дыме" прибавлена еще одна грустная черта. Татьяна не поддается преследованиям Онегина; она остается чиста и безупречна и олицетворяет "милый идеал" русской женщины, непонятой тем, кого она полюбила. Литвинов же, играющий роль бабы, не устоял перед Ириной, и нанес тем новые муки Ирине, себе, своей невесте".

Этот остроумный пассаж интересен вдвойне. Прежде всего, здесь в первый и единственный раз в литературе указывается на связь "Дыма" с "Онегиным", хотя конкретная форма этой связи намечена Страховым более чем произвольно. Кроме того, рассуждение Страхова наводило на мысль о соотношении Ирины и пушкинской Татьяны. Тургенев (так мог считать критик-славянофил) производит в "Дыме" переоценку нравственной стороны развязки пушкинского романа: Татьяна, не пожелавшая покинуть своего мужа-генерала, возведена Пушкиным в "милый идеал" русской женщины, Ирина за это же Тургеневым осуждена.

Нравственная оценка развязки "Евгения Онегина" в течение многих десятилетий занимала читателей и литературу, и в разное время этот вопрос заполнялся самым разнообразным содержанием.

Через несколько лет после цитированной статьи Страхова вопрос о развязке "Онегина" (и даже шире - вопрос о любовной истории в этом романе) возник в связи с "Анной Карениной". В критических отзывах о романе Толстого мелькало имя пушкинской Татьяны, а Достоевский, рассуждая в "Дневнике писателя" об идейных корнях "Анны Карениной", пришел к выводу, что "мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, т. е. на самого Пушкина".

Б. М. Эйхенбаум в статье "Пушкин и Толстой" указал, что "Анна Каренина" была начата при непосредственном воздействии прозы Пушкина - его стиля, его манеры - и что в романе Толстого чувствуются историко-литературные связи с "Евгением Онегиным". "Тут дело идет, конечно, уже не о прямом воздействии, не о "влиянии", а об естественном, историческом родстве". В частности, указывает Б. М. Эйхенбаум, в "Анне Карениной" заново решается вопрос, поставленный в развязке пушкинского романа, в этом смысле роман Толстого выглядит "своего рода продолжением и окончанием "Евгения Онегина". 22*

Если постановка вопроса о начальных исторических истоках "Анны Карениной" приводила к Пушкину, к его прозаическим отрывкам и "Евгению Онегину", то при отыскании ближайшего к "Анне Карениной" образца романа, связанного с традицией любовной истории в "Онегине", было бы естественно вспомнить о "Дыме". Никто не был так хорошо подготовлен к постановке этого вопроса, как автор приведенного выше сближения "Дыма" с "Онегиным" Страхов, находившийся к тому же в близких отношениях с Толстым. И в самом деле, только ознакомившись в 1874 году с "Анной Карениной" еще в корректуре, Страхов в письме к Толстому сразу же провел параллель между романом Толстого и "Дымом", разумеется, к невыгоде последнего.

"Ужасно противно читать у Тургенева подобные светские истории, например, в "Дыме". Так и чувствуешь, что у него нет точки опоры, что он осуждает что-то второстепенное, а не главное, что, например, страсть осуждается потому, что она недостаточно сильна и последовательна, а не потому, что это страсть. Он с омерзением смотрит на своих генералов потому, что они фальшивят, когда поют, что недостаточно хорошо говорят по-французски, что кривляются недостаточно грациозно и т. д. Простой и истинной человеческой мерки у него вовсе нет. Вы в полном смысле обязаны напечатать Ваш роман, чтобы разом истребить всю эту и подобную фальшь. Как Тургенев должен обозлиться! Он - специалист по части любви и женщин! Ваша Каренина разом убьет его Ирин и подобных героинь (как зовут в "Вешних водах"?)". 23 * А после выхода в свет романа Л. Н. Толстого Страхов вновь вернулся к параллели с Тургеневым: "Нет, Лев Николаевич,- писал он 3 января 1877 года,- победа за Вами! Тургеневу так не написать и одной страницы". 24*

Страхов имел все основания и для сопоставления и для противопоставления обоих романов. "Дым" и "Анна Каренина" должны быть сопоставлены ввиду близкого сходства самого типа их построения. Роман о героине - жертве светской среды, достойной авторского сожаления и участия и в то же время подлежащей моральному суду и осуждению; роман, построенный на разоблачении "света"; роман, в котором любовная тема развивается рядом и в неразрывной связи с темой социально-политической,- именно этот тип романа был разработан как Тургеневым в "Дыме", так и Толстым в "Анне Карениной". Типовое сходство обоих романов еще резче выделяет черты идейного различия между ними. Толстой не так судит, как Тургенев, применяет другие мерки, предлагает другие решения. Он судит среду не политическим судом, как Тургенев, он осуждает свою героиню не за ее неспособность порвать с развратившим ее миром, и, что самое главное, он видит новые и сложные вопросы там, где Тургенев намечает разрешение этих вопросов.

Литвинов "вскочил в вагон и, обернувшись, указал Ирине на место возле себя. Она поняла его. Время еще не ушло. Один только шаг, одно движение, и умчались бы в неведомую даль две навсегда соединенные жизни... Пока она колебалась, раздался громкий свист, и поезд двинулся".

Толстой осуществил в своем романе ситуацию, намеченную здесь Тургеневым, и показал, что вместо идиллии она должна привести к драме. В чем Тургеневу виделась возможность благополучного завершения романа, в том Толстой усмотрел только его трагическую завязку. Героиня Толстого заняла свое место в вагоне с Вронским, но их жизни от этого не соединились навсегда. Поезд умчал их "в неведомую даль", но для толстовской героини эта "неведомая даль" обернулась маленькой станцией железной дороги, на которой она погибла под колесами поезда.

При таком соотношении обоих произведений роман Толстого представляется как бы полемически заостренным против тургеневского "Дыма". Творческая история "Анны Карениной" не дает фактов для утверждения, что такая полемика сознательно входила в замысел Толстого. В то же время трудно предположить, чтобы Толстой, при его постоянном и часто ревнивом интересе к тургеневскому творчеству, работая над "Анной Карениной", мог совершенно не посчитаться с аналогичным опытом Тургенева, близким к его роману по жанру и типу.

Но как бы ни решался вопрос о значении "Дыма" для Толстого, историко-литературная сторона дела от этого не меняется. В истории русского романа "Дым" оказался важнейшей вехой на пути к "Анне Карениной", прямым предвестником толстовского романа. А в романном творчестве самого Тургенева "Дым" так и остался единственным опытом этого рода. Когда новые люди громко заговорили о себе в литературе и политике, Тургенев в "Нови" вернулся к испытанному типу своего культурно-исторического романа.

Примечания

1* (Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену, Женева, 1892, стр. 172. )

2* ()

3* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 18, стр. 328. )

4* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 18, стр. 329. )

5* (Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену, стр. 175. )

6* (М. А. Антонович. Избранные статьи. М., ГИХЛ, 1931 стр. 238. )

7* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 1, стр. 384. )

8* (Л. В. Пумпянский. "Дым". Историко-литературный очерк,- И. С. Тургенев. Собрание сочинений, т. IX. М. - Л., ГИХЛ, 1930. )

9* (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 61. М., ГИХЛ, 1953, стр. 172. )

10* (Новое время и старые боги. - "Отечественные записки", 1868, № 1, стр. 1-40. )

11* ("Заря", 1871, кн. 2, отд. 2, стр. 1-31. )

12* (Об общественных типах в повестях И. С. Тургенева. - "Беседа", 1871, XII, стр. 246-274. )

13* ("Радуга". Альманах Пушкинского Дома. Пг., 1922, стр. 218-219. )

14* (См.: А. Муратов. О "гейдельбергских арабесках" в "Дыме" И. С. Тургенева. - "Русская литература", 1959, № 4, стр. 199-202. )

15* (Сводку данных и исследование вопроса см. в комментариях Ю. Г. Оксмана к т. IX Сочинений Тургенева, М. - Л., ГИХЛ, 1930. )

16* ("Радуга", стр. 217. )

17* (Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив, Герцену, стр. 190. )

18* ("Радуга, стр. 217-218. )

19* (Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену, стр. 170-172. )

20* (Письма К. Дм. Кавелина и Ив. С. Тургенева к Ал. Ив. Герцену, стр. 160-161. )

21* (П. В. Анненков. Русская современная история в романе И. С. Тургенева "Дым". - "Вестник Европы", 1867, кн. VI, стр. 110. )

22* ("Литературный современник", 1937, № 1, стр. 145. )

23* (Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. СПб., 1913, стр. 49. )

24* (Переписка Л. Н. Толстого с Н. Н. Страховым. СПб., 1913, стр. 97. )

1.Бялый Г.А. Тургенев и русский реализм. М.; Л.,1962. Гл. V.

2. Курляндская Г.Б. Художественный метод Тургенева-романиста. Тула, 1972.

3. Овсянико-Куликовский Д.Н. Тургенев. М.: Пг., 1923. Гл.VI.

4. Шаталов С.Е. Художественный мир И.С. Тургенева. М., 1979.

VIII. А.Н. Островский «Бесприданница»: система образов

Специфика драматургического рода литературы заключается в практическом отсутствии авторского повествования. Единственная форма речи в драме (за исключением ремарок) - прямая речь героев. Итак, образы героев создаются в драме «в обход» прямой авторской характеристики следующими средствами:

б) самохарактеристика и характеристика другими персонажами;

в) через их действия и отношение к другим героям;

г) за счет внутренних связей, возникающих между образами в структуре произведения (взаимное притяжение или отталкивание, переклички, скрытый или явный параллелизм и т.п.).

Задание

Проследите, как этими средствами формируется система персонажей в «Бесприданнице». Какого типа связи устанавливаются между центральными и второстепенными образами пьесы: Ларисой, Паратовым, Карандышевым, Вожеватовым, Кнуровым, Робинзоном? Какую роль это играет для понимания замысла А.Н. Островского?

Библиографический список

1. Анализ драматического произведения. Л., 1988.

2. Костелянец Б.О. «Бесприданница» А.Н. Островского. Л., 1982.

3. Ревякин Л.И. Искусство драматургии А.Н. Островского. М., 1974. Гл. IV.

4. Холодов Е.Г. Мастерство Островского. М., 1967. Гл. VII – XIV.

IХ. Ф.М. Достоевский и русская мысль 1881-1931 гг. Коллоквиум

Творчество Ф.М Достоевского еще при жизни писателя вызывало и до сего дня вызывает неутихающие споры, в которых сталкивались подчас прямо противоположные точки зрения. Тем не менее, в отечественном литературоведении до последнего времени культивировалась монистическая, однозначная трактовка Ф.М. Достоевского, что противоречит не только принципу научной объективности, но и самой природе творчества этого писателя. Стремление утвердить хрестоматийный облик Достоевского привело к тому, что из литературоведческого оборота на долгое время были изъяты многие спорные работы о Достоевском, написанные в конце ХIХ - начале ХХ века. Издание сборника «О Достоевском» в 1990 г. частично восполняет этот пробел: здесь воспроизводятся статьи разных исследователей, большинство которых практически не переиздавалось.

Задание

Ознакомьтесь с некоторыми работами, помещенными в сборнике, и определите, какие аспекты творчества Достоевского привлекают внимание авторов этих статей, а также сравните их оценки и выводы. Обратите внимание на биографические справки об авторах, находящиеся в конце книги.

а) Соловьев В.С. Третья речь в память Достоевского. Ср.: Михайловский Н.К. Жестокий талант.

б) Бердяев Н.А. Откровение о человеке в творчестве Достоевского.

в) Сорокин П.А. Заветы Достоевского. Ср.: Фриче В.М. Ф.М. Достоевский.

Библиографический список

1. О Достоевском: Творчество Достоевского в русской мысли 1881- 1931 гг. М., 1990. С. 46-49, 59-63, 215-231, 243-251.

X. Н.С. Лесков: « Левша». Идея и стиль.

Стиль является объединяющим и организующим началом художественной формы как формы содержательной. В каждом отдельно взятом произведении стиль соответствует тем специфическим задачам, которые перед писателем в данном случае поставили выбранный им предмет, угол зрения, художественная мысль, а также его творческая индивидуальность. Стиль воплощает единство языка, жанра, композиции и выступает как «форма движения художественной мысли» (Я. Эльсберг).

Очень ярко выделяются эти связи в сказовой форме повествования, часто используемой у Н.В. Гоголя, В.И. Даля, Н.С. Лескова, где в монологе стилизуется речь подставного рассказчика, как правило, социально-исторически или этнографически окрашенная.

Предлагается проанализировать с этой точки зрения сказ Н.С. Лескова на примере «Левши».

Вопросы

1. История создания «Левши».

2. Связь рассказа Н.С. Лескова с традицией народного лубка. Отражение «лубочного» стиля: а) в композиции; 6) в образах героев.

4. Изменение у Н.С. Лескова традиционного образа центрального героя как активно действующего лица (ср., например, с образом гоголевского кузнеца Вакулы в «Ночи перед рождеством»). Трансформация гоголевских образов дороги и «птицы-тройки».

5. Функция стилистически окрашенной лексики.

6. Выводы из рассказа: а) с точки зрения героя; б) с точки зрения повествователя; в) с точки зрения автора. Взаимодействие эстетических категорий трагического и комического в структуре рассказа.

Глава десятая. Итоги творчества

После "Нови" Тургенев не создал ничего принципиально нового в идейном отношении. В "Старых портретах" (1880) и "Отчаянном" (1881) мы видим всё те же наблюдения над русской стариной, проникнутые тем же стремлением найти в старой жизни параллели к современности. "Отчаянный" Миша нимало не напоминает современную молодежь по ее внутреннему миру и идейным стремлениям, но, по мысли Тургенева, психологическая основа его типа однородна с типом современной молодежи: широта натуры, "отчаянность", стремление во всем дойти до крайности, доброта и даже жажда "самоистребления".

"Песнь торжествующей любви" (1881) и "Клара Милич" (1882) продолжают старую тургеневскую тему "подчинения воли". Так в последние годы жизни и творчества повторял Тургенев свои старые идеи, мотивы и темы. Он не ограничился этим и собрал их воедино в том цикле миниатюр, которые составили знаменитые его "Стихотворения в прозе" ("Senilia"). Быть может, эти стихотворения в прозе возникли как подготовительные этюды к будущим большим работам; об этом сам Тургенев говорил Стасюлевичу. К тому же одно из стихотворений ("Встреча") он снабдил соответствующей пометкой в рукописи и действительно включил его в состав "Клары Милич". Во всяком случае, собранные воедино, они образовали своеобразную поэтическую исповедь Тургенева, его завещание, конспект всего передуманного и пережитого. Давние размышления как бы сгустились и приняли особо конденсированную форму коротких рассказов, лирических монологов, аллегорических образов, фантастических картин, поучительных притч, снабженных иной раз заключительной моралью: "Я понял, что и я получил подаяние от брата моего" ("Нищий"); "Житье дуракам между трусами" ("Дурак"); "Бей меня! но выслушай!" - говорил афинский вождь спартанскому. "Бей меня - но будь здоров и сыт!" - должны говорить мы" ("Услышишь суд глупца"); "Только ею, только любовью держится и движется жизнь" ("Воробей") и т. д.

По содержанию, стилю и тону многие стихотворения в прозе представляют собой как бы ответвление прежних крупных произведений Тургенева. Иные восходят к "Запискам охотника" ("Щи", "Маша", "Два богача"), иные к любовным повестям ("Роза"), иные к романам. Так, "Деревня" напоминает гл. XX "Дворянского гнезда", а "Порог", "Чернорабочий и белоручка" связаны с "Новью"; стихотворения в прозе, развивающие тему бренности жизни, тяготеют к "Довольно"; персонифицированные фантастические образы смерти ("Насекомое", "Старуха") ведут свое начало от "Призраков". "Призраками" и "Довольно" подготовлена была и самая форма отрывков, эпизодов, размышлений и лирических монологов, вполне законченных каждый в отдельности и связанных друг с другом единством мысли и настроения.

Круг этих мыслей и настроений нам уже знаком по прежним произведениям Тургенева. В "Стихотворениях в прозе" развертываются перед нами мотивы тщеты существования, бессмысленности надежд на личное счастье" стихийного равнодушия к человеку вечной природы, которая выступает в виде грозной необходимости, подчиняющей себе свободу при помощи грубой силы; все эти мотивы сливаются в единое представление неизбежности и непредотвратимости гибели, космической и личной. И рядом с этим, на равных правах, выступает с не меньшей силой другой круг мотивов и настроений: любовь, побеждающая страх смерти; красота искусства ("Стой!"); нравственная красота народного характера и чувства ("Щи"); моральное величие подвига ("Порог",. "Памяти Ю. П. Вревской"); апология борьбы и мужества ("Мы еще повоюем!"); животворящее чувство родины ("Деревня", "Русский язык").

В этом откровенном и прямом соединении противоречивых рядов чувств и представлений о жизни заключена наиболее интимная исповедь Тургенева, итог всей его жизни.

Об этом итоге прекрасно и верно сказал Л. Н. Толстой в письме к А. Н. Пыпину от 10 января 1884 года: "Он жил, искал и в произведениях своих высказывал то, что он нашел,- все, что нашел. Он не употреблял свой талант (уменье хорошо изображать) на то, чтобы скрывать свою душу, как это делали и делают, а на то, чтобы всю ее выворотить наружу. Ему нечего было бояться. По-моему, в его жизни и произведениях есть три фазиса: 1) вера в красоту (женскую любовь - искусство). Это выражено во многих и многих его вещах; 2) сомнение в этом и сомнение во всем. И это выражено и трогательно, и прелестно в "Довольно", и 3) не формулированная... двигавшая им и в жизни, и в писаниях, вера в добро - любовь и самоотвержение, выраженная всеми его типами самоотверженных и ярче, и прелестнее всего в "Дон-Кихоте", где парадоксальность и особенность формы освобождала его от его стыдливости перед ролью проповедника добра". 1*

Краткие и сжатые обобщения, появившиеся в "Стихотворениях в прозе", как нельзя более характерны для тенденций тургеневского реализма. Даже стремясь "выворотить наружу" самую интимную суть своих душевных переживаний, Тургенев хочет возвести свою исповедь к общим законам жизни, представить свои личные страдания и тревоги как результат воздействия на человека сил истории или природы. Каждый человек, которого рисует Тургенев, предстает в его изображении либо как воплощение исторических сил данной страны и народа, либо как результат подспудной, незримой работы стихийных сил, в конечном итоге - сил природы, "необходимости". Вот почему у Тургенева рассказ о человеке, об отдельном эпизоде его жизни почти всегда превращается в рассказ о его "судьбе", исторической и внеисторической.

"Мне недавно пришло в голову,- писал Тургенев 14 октября 1859 года графине Ламберт,- что в судьбе почти каждого человека есть что-то трагическое,- только часто это трагическое закрыто от самого человека пошлой поверхностью жизни. Кто останавливается на поверхности (а таких много), тот часто и не подозревает, что он - герой трагедии... Кругом меня все мирные, тихие существования, а как приглядишься - трагическое виднеется в каждом, либо свое, либо наложенное историей, развитием народа". 2*

"Трагическое" в сознании Тургенева - это прежде всего необходимое, неизбежное, от человека не зависящее. Художественное отражение проявлений "необходимости" - эту задачу Тургенев решает в каждом своем значительном произведении. В судьбе каждого человека он непременно хочет увидеть и показать "либо свое" (т. е. определенное стихийными законами жизни), "либо наложенное историей, развитием народа". В первом случае это будет тургеневская повесть, во втором случае - тургеневский роман. Если в центре повествования находится любовный эпизод, то он также подается не как интимный и частный случай, а непременно либо в связи с общим философским пониманием жизни и ее законов, либо в связи с исторической характеристикой человека.

В духе общих художественных принципов Тургенева и психологический анализ проводится им не для выяснения случайных и зыбких сцеплений мыслей и настроений, не для изображения самого психического процесса, а для выражения устойчивых психических свойств, либо, по мысли Тургенева, определенных положением человека среди стихийных жизненных сил, либо опять-таки "наложенных историей, развитием народа".

Изображение природы подчинено у Тургенева тому же заданию. Природа выступает как средоточие тех естественных сил, которые окружают человека, часто подавляют его своей неизменностью и мощью, часто оживляют его и увлекают этой же мощью и красотой. Герой Тургенева осознает себя в связи с природой; поэтому пейзаж связан с изображением душевной жизни, он ей аккомпанирует непосредственно или контрастно.

Тургенев скупо отбирает факты и явления жизни и стремится достигнуть эффекта немногими, строго рассчитанными средствами. Л. Толстой упрекал Лескова в чрезмерности. Тургенева в этом никто упрекнуть не смог бы. Его закон - мера и норма, принцип необходимого и достаточного.

Тот же принцип гармонии, меры и нормы вносит он и в свой слог, в свой язык.

Русский язык он воспринимает прежде всего как создание народа и потому как выражение коренных свойств народного характера. Больше того, язык, сточки зрения Тургенева, отражает не только настоящие, но и будущие свойства народа, его потенциальные качества и возможности. "Хотя он <русский язык> не имеет бескостной гибкости французского языка,- писал Тургенев,- для выражения многих и лучших мыслей, он удивительно хорош по своей честной простоте и свободной силе". 3* Тем, кто скептически относился к судьбам России, Тургенев говорил:

"И я бы, может быть, сомневался в них - но язык? Куда денут скептики наш гибкий, чарующий, волшебный язык? - Поверьте, господа, народ, у которого такой язык,- народ великий!" 4*

Итак, роль писателя по отношению к языку, который дан ему народом, заключается прежде всего в регулировании, в направлении, в отборе ("направить часть этих волн"), т. е. опять-таки в нормализации.

В 1911 году М. Горький писал К. Треневу: "Проштудируйте богатейших лексикаторов наших - Лескова, Печерского, Левитова купно с такими изящными формовщиками слова и знатоками пластики, каковы Тургенев, Чехов, Короленко". 5* Два ряда писателей намечает здесь Горький: одни открывают и собирают словесные богатства языка ("богатейшие лексикаторы"), другие оформляют накопленные богатства и вырабатывают норму литературной речи ("изящные формовщики слова"). Тургенев, естественно, находит себе место во втором ряду, среди "формовщиков слова", он открывает этот ряд как его бесспорный глава.

В письме к О. К. Гижицкой (1878) Тургенев высказал главные свои языковые требования. Он советует своей корреспондентке избегать того языка, который он называет журнальным. "Слог этот,- говорит он,- отличается какой-то хлесткой небрежностью и распущенностью, неточностью эпитетов и неправильностью языка".

За этой отрицательной формулой своих языковых требований Тургенев дает и формулу положительную: "при передаче собственных мыслей и чувств не брать сгоряча готовых, ходячих (большей частью не точных или приблизительно точных) выражений - а стараться ясно, просто и сознательно верно воспроизводить словом то, что пришло в голову". 6*

Осуществление этого принципа в художественной практике самого Тургенева было задачей более чем трудной, потому что "просто" нужно было говорить о вещах далеко не простых, а "ясно" - не только о событиях внешних, зримых и ощутимых. "Ясность" нужна была Тургеневу для того, чтобы передать "внутренний трепет неясных чувств и ожиданий" ("Переписка"). Довести сложное до простоты, неясное, смутное до точности и верности - таково задание Тургенева-стилиста. Вот почему он восхищался таким, например, пушкинским словосочетанием, как "тяжелое умиленье" ("С каким тяжелым умиленьем Я наслаждаюсь дуновеньем В лицо мне веющей весны"). По поводу этих строк Тургенев говорил Л. Нелидовой: "Заметили ли вы это выражение: "с каким тяжелым умиленьем"? - А! Понимаете ли вы, как это сказано? Я дал бы себе отрезать по мизинцу на каждой руке за то, чтобы суметь так сказать". 7*

Принцип сложной простоты и точного выражения "неясных чувств и ожиданий" приводит к таким характерно тургеневским словосочетаниям, как "сочувственное негодование", "ласковое презрение", "острая теплота" (воздуха), "кислый треск" (кузнечиков) или "молчание полноты" и "колыхание счастья". А язык тургеневского психологического анализа приводит к таким характеристикам-уподоблениям: "Разнообразнейшие чувства, легкие, быстрые, как тени облаков в солнечный ветреный день, перебегали то и дело по ее глазам и губам" ("Первая любовь"). "Очертания их <мыслей> были так же неясны и смутны, как очертания тех высоких, тоже как будто бы бродивших тучек" ("Дворянское гнездо"). Или: "Вся жизнь моя озарилась любовью, именно вся, до самых мелочей, словно темная, заброшенная комната, в которую внесли свечку" ("Дневник лишнего человека"). Тургенев как бы доказывает, что ни одно слово не сказано здесь в неточном или приблизительно точном смысле: вся - "именно вся, до самых мелочей"; озарилась - "словно темная, заброшенная комната" и т. д.

Стремление дать простое и точное выражение сложным и неясным явлениям естественно влечет к афористичности, сентенциозности; поэтому тургеневские характеристики, определения, сравнения часто приобретают афористическую форму: "Оно, счастье - как здоровье: когда его не замечаешь, значит оно есть" ("Фауст"). "Любовь даже вовсе не чувство - она болезнь- известное состояние души и тела; она не развивается постепенно - в ней нельзя сомневаться, с ней нельзя хитрить, хотя она проявляется не всегда одинаково; обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли - ни дать, ни взять. холера или лихорадка..." ("Переписка"). "Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее - когда захочет" ("Накануне"). В последнем примере афоризм явственно перерастает в аллегорию; вот почему в "Стихотворениях в прозе", в которых языковые и стилистические тенденции Тургенева выражены с наибольшей прямотой и ясностью, особенно много встречается законченных афоризмов и аллегорий.

Изображение "неясных чувств и ожиданий" очень часто находит у Тургенева другое русло и выражается в лирической декламации, как например в "Довольно": "О скамейка, на которой мы сидели молча, с поникшими от избытка чувств головами,- не забыть мне тебя до смертного моего часа!" Примеры этого рода настолько многочисленны и знакомы, что их нет надобности приводить. Именно эта струя тургеневского языка и стиля вызывала нарекания критики в склонности Тургенева к старомодным "тонкочувствительным излияниям". Отмечалось также, что именно в этих случаях проза Тургенева тесно соприкасается с поэтической речью, хотя стремление сблизить прозу со стихом характерно для всего тургеневского творчества, начиная с ранних его прозаических опытов и кончая "Стихотворениями в прозе".

На протяжении всего своего творчества Тургенев сознательно сближал прозу с поэзией, устанавливал равновесие между Ними. Его позиция в вопросе о соотношении стиха и прозы заметно отлична от пушкинской. Как Пушкин стремился отделить прозу от стиха, найти для прозы свои законы, утвердить в прозе "прелесть нагой простоты", освободить ее от лиризма и сделать орудием логической мысли,- так Тургенев стремился к обратному: к прозе, обладающей всеми возможностями поэтической речи, к прозе гармонически упорядоченной, лирической, соединяющей в себе точность логической мысли со сложностью поэтического настроения,- словом, он стремился, в конечном счете, к стихотворениям в прозе. В различии соотношения стиха и прозы у Пушкина и Тургенева сказалось различие этапов русской литературной речи. Пушкин создавал новый литературный язык и заботился о кристаллизации его элементов; Тургенев распоряжался всеми богатствами, приобретенными в результате пушкинской реформы, упорядочивал и оформлял их; он не подражал Пушкину, а развивал его достижения.

Сложность и точность, ясность и благозвучие, простота и сила - эти черты языка Тургенева были восприняты последующими поколениями как драгоценное наследие. Недаром тургеневский язык нашел высокую оценку у Ленина. "Мы лучше вас знаем,- писал он, обращаясь к либералам,- что язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского - велик и могуч". 8 * Характерно, что в ленинском перечне мастеров русского слова имя Тургенева стоит на первом месте.

Историческое значение достижений тургеневского реализма громадно. В "Записках охотника" Тургенев создал типический образ русского крестьянина, образ одновременно социальный и национальный. Тургенев "зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил... С каким участием и добродушием автор описывает нам своих героев, как умеет он заставить читателей полюбить их от всей души!" 9*

Развивая традиции Пушкина, Тургенев разработал особый тип "свободного" романа, в котором повествование о личной судьбе героя превращается в цельную картину социально-политической и идейной жизни страны в определенный период ее истории. Сменявшие друг друга герои романов Тургенева, представители разных идейных поколений, образовали в сознании читателей России и всего мира типический образ мыслящего русского человека, осознающего свою личную судьбу в неразрывной связи с судьбами своей страны. Точно так же и образы героинь Тургенева, при всем неповторимом своеобразии каждой из них, сложились в характерный для России единый образ "тургеневской девушки", чье сердце устроено так, что оно может полюбить только избранника России.

Замечательное свойство Тургенева как великого реалиста заключалось в его искусстве улавливать новые, нарождающиеся общественные явления, еще далеко не упрочившиеся, но уже растущие, развивающиеся. Возникновение и смена идейных веяний, культурных течений, общественных настроений - это был для Тургенева постоянный предмет самого пристального художественного изучения. ".. . Мы можем сказать смело,- писал Добролюбов,- что если уже г. Тургенев тронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений,- это служит ручательством за то, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко пред глазами всех" (II, 209). Сила реализма обеспечила творчеству Тургенева широкую популярность не только в России, но и за рубежом. Мировая литература испытала на себе плодотворное влияние творчества Тургенева в целом и в особенности его "Записок охотника" и романов. 10* Умение Тургенева гармонически подчинять все художественные средства идейной цели повествования стало нормой и образцом для крупнейших писателей мира. Популярность Тургенева за рубежом еще при жизни писателя достигла колоссальных размеров. Знакомясь с произведениями Тургенева, зарубежные читатели усваивали традиции русской реалистической школы.

Либерализм в политике, пессимизм в философии - все эти черты тургеневского творчества отошли в прошлое и стали достоянием истории, но принципы реалистического искусства Тургенева сохранили свое непреходящее значение.

Вспомним цитированные выше замечательные тургеневские слова: "Одно лишь настоящее, могущественно выраженное характерами и талантами, становится неумирающим прошедшим". Справедливость этих слов Тургенев доказал всей своей деятельностью. Разрабатывая злободневные темы своего времени, он создал образ великой страны, полной неисчерпаемых возможностей и нравственных сил,- страны, где простые земледельцы, несмотря на многовековое угнетение, сберегли лучшие человеческие черты, где образованные люди, чуждаясь узко личных целей, стремились к осуществлению национальных и социальных задач, отыскивая свою дорогу иной раз ощупью, среди мрака, где передовые деятели, "центральные натуры" составили целую плеяду людей ума и таланта, "в челе которых блистает Пушкин".

Этот образ России, нарисованный великим реалистом, обогатил художественное сознание всего человечества. Созданные Тургеневым характеры и типы, несравненные картины русской жизни и русской природы далеко вышли за рамки его эпохи: они стали нашим неумирающим прошедшим и, в этом смысле, нашим живым настоящим.

Примечания

1* (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 63. М. - Л., ГИХЛ, 1934, стр. 150. )

2* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт. М., 1915, стр. 50-51. )

3* (Письма И. С. Тургенева к графине Е. Е. Ламберт, стр. 64. )

4* (Н. В. Щербань. Тридцать два письма И. С. Тургенева и воспоминания о нем (1861-1875). - "Русский вестник", 1890, № 7, стр. 12-13. Насколько устойчиво было у Тургенева такое отношение к русскому языку, не только как к отражению лучших свойств русского национального характера, но и как к залогу великого будущего русского народа, свидетельствует его знаменитое стихотворение в прозе "Русский язык". Для него русский язык - нечто гораздо более важное, чем средство выражения мыслей, чем "простой рычаг"; язык - национальное достояние. Отсюда характерный для Тургенева призыв - беречь русский язык: "берегите наш язык, наш прекрасный русский язык, этот клад, это достояние, переданное нам нашими предшественниками, в челе которых блистает, опять-таки Пушкин! - Обращайтесь почтительно с этим могущественным орудием; в руках умелых оно в состоянии совершать чудеса!" (X, 357). Язык литературы, разработанный русскими писателями во главе с Пушкиным, был для Тургенева неразрывно связан с общенародным языком. Поэтому он решительно отвергал попытки создания какого-то особого языка для литературы в отрыве от языка общенародного. "Создать язык!! - восклицал он,- создать море. Оно разлилось кругом безбрежными и бездонными волнами; наше писательское дело - направить часть этих волн в наше русло, на нашу мельницу!" (XII, 436). )

5* (М. Горький. Собрание сочинений, т. 29. М., ГИХЛ, 1955, стр. 212. )

6* ("Слово", сб. VIII. М., б. г., стр. 26, 27. )

7* ("Вестник Европы", 1909, № 9, стр. 232-233. )

8* (В. И. Ленин. Сочинения, изд. 4, т. 20, стр. 55. )

9* (В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, т. X. М., Изд-во Академии наук СССР, 1956, стр. 346. )

10* (См.: М. П. Алексеев. Мировое значение "Записок охотника". - "Записки охотника" И. С. Тургенева. Статьи и материалы. Орел, 1955, него же: И. С. Тургенев - пропагандист русской литературы на Западе. - Труды отдела новой русской литературы. М,- Л. Изд. Академии наук СССР, 1948. )